А.В. Антонов-Овсеенко заявляет, что «Ленин явно не доверял Сталину, таился от него». Прозреть Ленину помогло, оказывается, то, что Сталин «сумел вдохнуть весомое содержание» в канцелярское словечко «генсек», и «расширение функции генерального секретаря и своего влияния в партии, благодаря тому, что он вел работу с кадрами, занимался их подбором и расстановкой»[119]. Остается неясным, что именно могло вызвать недовольство Ленина, ведь именно эта работа ставилась перед секретариатом как одна из главных, а кроме того, все важнейшие кадровые вопросы проходили не только через Секретариат, но и через Оргбюро или Политбюро. Антонов-Овсеенко утверждает, что Ленин «слишком поздно увидел злобную мстительность и нетерпимость Сталина». Что значит «слишком поздно»? Ответ заслуживает внимания: даже в октябре-ноябре 1922 г. Ленин еще не знал, что для Сталина решение Пленума ЦК «не помеха», «что Секретариат ЦК постепенно превращается в личный Секретариат Сталина»[120]. Ценное признание, говорящее о том, что у Антонова-Овсеенко нет никаких свидетельств тому, что до декабря у В.И. Ленина были какие-либо основания думать, что от Сталина исходит какая-то опасность для партии. Что нового в этом отношении принес декабрь, не поясняется. В книге «Портрет тирана» Антонов-Овсеенко отказывается даже от попыток установить время «прозрения» Ленина и ограничивается невнятным замечанием о том, что Ленин скоро понял свою ошибку[121].
Проблемы, которые, как считается, серьезно осложняли отношения Ленина и Сталина, - национально-государственное строительство, монополия внешней торговли, конфликт в КП Грузии - остаются малоизученными именно как факторы, влиявшие на их отношения. Принимается на веру тезис о том, что они позволили Ленину увидеть негибкость Сталина как политика, оценить его чрезмерную грубость и озлобленность как характерные для него черты в работе с людьми, увлечение администрированием при решении политических вопросов и т.д. Наибольшее внимание современными авторами уделяется разногласиям по вопросам образования СССР, которые возводятся в ранг принципиальных, непримиримых. Сама история разногласий и борьбы по этим вопросам не анализируется под углом зрения развития отношений Ленина и Сталина, а лишь используется для аргументации тезиса об их принципиальном противостоянии[122]. Время от времени предпринимаются попытки расширить перечень разделявших их вопросов. Например, Э.Е. Писаренко пытался разработать тезис о недовольстве Ленина Сталиным в связи с его работой в РКИ и утверждает, что «по предложению Владимира Ильича» Сталин «был освобожден с этого поста»[123]. Данное утверждение не только не находит подтверждение в источниках, но и прямо опровергается ими.
Характерной для коммунистической историографии является позиция Ю.В. Емельянова: причины изменения отношения Ленина к Сталину он видит в последствиях болезни и в реакции на конфликт генсека с Крупской. Вместе с тем, он аргументирует вывод о том, что упреки со стороны Ленина были несправедливы, а сами его взгляды по вопросам национально-государственного строительства - противоречивыми[124].
Путаница в определении причин и времени разочарования Ленина в Сталине указывает на то, что вопрос о характере и динамике их отношений - важнейший для понимания всей проблематики ленинского «Завещания» - остается в историографии непроясненным.
ИСТОКИ И ГРАНИЦЫ ВЛАСТИ СТАЛИНА
Следующий принципиально важный вопрос о размерах и характере власти генерального секретаря. Историки уже давно наталкивались на фундаментальные противоречия между утверждением автора «характеристик» и политическими реалиями того времени. В рамках традиционной историографической концепции решение не находится. Например, Р. Такер заблудился в двух своих же собственных оценках. С одной стороны, он уверен, что в руках генсека сосредоточена необъятная власть, а с другой - уверяет читателя, возбужденного первым заявлением, что никакой власти у Сталина нет: «Изображать победу Сталина во внутрипартийных сражениях как логический итог закулисной борьбы за власть - значит, упускать из виду некоторые более глубокие и сложные моменты политического процесса. В период нэпа советское общество… не представляло собой… жестко контролируемой системы. Структура партийного государства пока еще оставалась довольно рыхлой как в организационном плане, так и с точки зрения функционирования. В этих условиях ни Сталин, ни любой другой человек не мог подняться на высшую руководящую ступень в государстве лишь с помощью умелого манипулирования силовыми рычагами организации, сочетая свои действия с искусной фракционной стратегией»[125]. «Ни Сталин и никто иной не мог претендовать на высшую политическую власть со ссылкой на занимаемый пост Генерального секретаря»[126]. Правильно, вот только с тезисом о необъятности его власти удовлетворительно согласовать данное заявление невозможно. Здесь надо выбирать. Р. Такер это понимает и пытается совместить несовместимое (как и большинство историков, придерживающихся троцкистской историографической схемы), он пускается в рассуждения о том, как Сталин укреплял свою необъятную власть[127]. В подобной же ситуации оказался и Д.А. Волкогонов. С одной стороны, он утверждает, что накануне XII съезда РКП(б) «его [Сталина] положение внешне не выделялось» (его критиковали, например, за тезисы по национальному вопросу), а с другой - автор вполне солидарен с тезисом о необъятности власти генсека и охотно рассуждает о ее причинах и проявлениях, связывая ее с «решением всех текущих вопросов» (с последним утверждением согласиться невозможно), «в подборе и выдвижении партийных кадров в центре и на местах»[128].
Однако бесконечные повторения тезиса о необъятной власти генсека и подобные объяснения убеждают не всех читателей. Желая просветить и убедить их, В.В. Журавлев и А.Н. Ненароков решили специально рассмотреть вопрос о «сосредоточении в руках Сталина необъятной власти». Вот что они обнаружили: «Владимир Ильич опирался на ряд точных фактов и наблюдений. Во-первых, он имел в виду ту роль, которую стал играть Секретариат и лично Сталин в решении кадровых вопросов: назначение секретарей губкомов, подбор состава комиссий, перемещения по принципу выдвижения преданных ему людей. Во-вторых, все большее утверждение директивного тона в решении Оргбюро и Секретариата. В-третьих, использование авторитета ЦК для навязывания и формирования проведения нужных генсеку решений. Да и в личном плане В.И. Ленин имел все основания на подобное утверждение. Сталин по ряду вопросов торопился утвердить собственные подходы и мнения, не советуясь с Владимиром Ильичом, не из-за болезни, а из желания сделать по-своему, поставив Ленина перед свершившимся фактом»[129]. Вот и весь «улов». Просто повторено то, о чем писали многие до них. А ведь это самая обстоятельная попытка объяснить дело с материалами в руках. Вместо фактов в очередной раз предложена порция старых голословных утверждений. Работа с кадрами, конечно, давала многое для расширения влияния в партии, но не расширяла права. Директивный тон решений Оргбюро и Секретариата определялся не характером Сталина, а их местом в политической системе диктатуры пролетариата. Может быть, таких документов стало необоснованно много? Положим, но это надо доказать, чего авторы не делают. Без аргументации остается и упрек в использованиии авторитета ЦК. Если ЦК в чем-то поддерживал И.В. Сталина, то, естественно, авторитет ЦК начинал «работать» на него. Впрочем, точно так же он «работал» и на любого другого члена ЦК, если ЦК поддерживал его предложения или оценки.