Внешне капитуляция «хрущевской» историографической версии ленинского «Завещания» перед троцкистской концепцией выглядела как внезапный крах, произошедший под давлением введенных в научный оборот «новых» фактов. Однако это не так. Процесс внедрения троцкистских схем был политически давно подготовлен и, судя по всему, хорошо организован. На это указывает характер прошедшей эволюции: в короткий срок дружная сплоченная группа публицистов, писателей, историков, увлекая за собой других, выплеснула на страницы газет, журналов и книг готовые к публикации тексты, в которых якобы реализовывались «новые» идеи, оказывавшиеся на удивление похожими на то, что прежде писал Троцкий. Судя по признанию Д. Волкогонова и Р. Медведева - видных представителей историографии времен «перестройки», - их «новаторские» для советской историографии работы велись в течение длительного времени. Первый имел доступ к архивным материалам, закрытым для других ученых, а второй - имея «благословение» председателя КГБ Ю.В. Андропова[23].
Появившись в качестве дополнения и уточнения в рамках официальной советской историографии, троцкистская концепция вскоре уничтожила ее. Сначала произошел отказ от того, что в хрущевской историографии оставалось от сталинской, в результате чего ее вторая составляющая часть - троцкистская схема - осталась единственной. Если в 50-е годы прививка ряда троцкистских схем была проведена скрытно от основной массы историков и от широких слоев общественности, то в 80-е - совершенно открыто, поскольку сопровождалась фактической политической реабилитацией Троцкого. Не афишировался лишь сам факт плагиата, хотя он был очевиден. Н.А. Васецкий справедливо отмечал, что «кое-кто принялся буквально обворовывать Троцкого, заимствуя у него не просто аргументы и факты, но и целые их блоки. Причем заимствовать некритически»[24]. В результате Троцкий оказался «научным руководителем» и соавтором многих работ, посвященных теме ленинского «Завещания». Вскоре начался процесс дополнения троцкистской схемы оценками, заимствованными у антикоммунистической историографии.
Историографический смысл этого поворота заключался не в обеспечении прироста научных знаний (науки в литературе времен «перестройки» было не больше, чем в троцкистской или в «хрущевской), а в создании морально-психологических предпосылок для политической и мировоззренческой переориентации советских историков. Поскольку именно М.С. Горбачев стал инициатором и главным организатором этой «перестройки», снова превратившей тему ленинского «Завещания» в мощный фактор политической борьбы, то и саму историографию этого периода с полным правом можно назвать «горбачевской».
Механизм смены концепций был задействован тот же, что и Хрущевым после XX съезда КПСС. Концептуальная перестройка была осуществлена с помощью историко-политической публицистики[25] и художественной литературы[26], которые, энергично заимствуя старые троцкистские схемы, навязали их под видом последнего слова науки беспомощным пропагандистам «хрущевской» историографической версии. Публицистика еще раз с триумфом проявила себя мощным средством управления не только сознанием людей, но и исторической наукой. Историкам-специалистам опять ставили в пример «прорабов перестройки» от пера и корили за научную косность. И они в массе своей согласились с этим, некритически приняли залежалые схемы Троцкого за новое слово в исторической науке. Такой способ организации «перестройки» исторической науки, тем более повторенный дважды, должен обратить на себя внимание всякого, кто изучает отечественную историографию середины 50-80-х годов.
В этом отношении показательна конференция историков и писателей (27-28 апреля 1988 г.), посвященная задачам перестройки исторической науки, исторического образования и просвещения. Многие ее участники, перечеркивая собственную научную работу, обесценивая свои труды, говорили о непрофессионализме отечественных историков, в пример ставили иностранных коллег, методы работы и труды которых охотно принимались в качестве образцов, часто - без должных на то оснований. Значительная масса советских историков проявила себя просто-напросто как политические наемники от науки. В начале от имени революции и во имя социализма они профессионально топтали царизм и капитализм, потом стали топтать революцию и социализм. То именем Ленина и Сталина они побивали Троцкого, Бухарина и др., то во имя честного имени этих последних громили Сталина, а потом и Ленина. Впрочем, себя они легко оправдывали «последствиями» «культа личности Сталина», условиями тоталитаризма.
Эволюция взглядов и даже радикальный пересмотр оценок - норма. Норма, если она происходит по мере накопления нового материала, выработки новых концепций, появления новых методов и т.д. Но в данном случае ничего этого не было. Расширение доступа к новым архивным материалам было еще впереди, а их изучение и осмысление - дело еще более отдаленного будущего. Например, один из «прорабов» - В.И. Касьяненко признавал: «У историков еще мало документов, новых концепций, идей и оценок периодов и событий, чтобы правдиво и в полном объеме показать состояние общества и партии»[27]. С этим надо согласиться. Но приговор-то уже вынесен! В выступлениях многих историков звучала та же странная мысль: новые исследования истории социалистической революции еще впереди, но истину мы уже знаем[28]. Статьи и книги, вышедшие в конце 80-х - начале 90-х годов, свидетельствуют, что использованные в них архивные документы практически не оказали на развитие концепций никакого влияния. Они привлекались, как правило, для подкрепления и иллюстрации старых схем троцкистской и антикоммунистической историографии.
Таким образом, смена историографических концепций произошла ДО того, как для историков были открыты архивы и они успели ознакомиться с новым массивом документов, изучить и осмыслить полученную информацию. Достаточным основанием для этого поворота почиталась идеология «перестройки». Например, П.Н. Федосеев, вице-президент АН СССР и член ЦК КПСС утверждал, что «ценнейшим приобретением теории и практики последних лет является новое, подлинно диалектическое мышление, составляющее революционный метод и душу перестройки»[29]. С этим комплиментом невозможно согласиться. О методологической и теоретической ценности идей «перестройки» говорить не приходится хотя бы потому, что главный «прораб» ее - М.С. Горбачев, - несмотря на все усилия, так и не смог объяснить сущность своего политического детища, более того, окончательно запутал вопрос: то объявлялось, что перестройка - процесс революционный по сути своей, то она объявлялась революцией, затем революцией в революции. Наконец, было сообщено, что перестройка революционизируется.
Чтобы ускорить восприятие историками предложенных им «новых» идеологических и исторических концепций, в ход был пущен лозунг: «Историки, не отставайте от литераторов!». За последними признавались право и способность вести за собой историческую науку. Второй раз за тридцать лет наши ученые-историки согласились с этой участью[30].
Между тем в среде деятелей литературы их способность вести за собой историческую науку подвергалась большому сомнению. Так, член-корреспондент АН СССР П.А. Николаев на конференции историков и писателей от имени литераторов откровенно заявил: «Мы не располагаем должным знанием истории нашего общества… по причинам, так сказать, цеховым: у нас есть трудности, связанные с различиями научного и художественного мышления… мы не всегда осознаем… специфику научного мышления… » Деятелям литературы «не хватает понимания сложности… категории "историзм"» (курсив наш. - В.С.)[31].
В этих условиях формировалась новая историографическая версия ленинского «Завещания». Она, как видно, была вызвана к жизни не прогрессом науки, а заказом политических сил, начавших разрушение социализма под видом его «перестройки». Результат ее победы свелся главным образом к усвоению информации, содержащейся в воспоминаниях Л.Д. Троцкого, и, следовательно, ее научное значение было ничтожно. Однако историографический смысл этой эволюции был велик. Он состоял в открытом заявлении профессиональных историков о смене своих идейно-политических позиций в соответствии с меняющейся политической конъюнктурой[32].