Д.А. Волкогонов также, повторяя троцкистскую версию, путается в определении характера и динамики отношений Ленина: то он утверждает, что никакой близости в их отношениях не было вообще, была лишь иллюзия близости, созданная Сталиным. То, наоборот, считает, что Сталин «был весьма близок» к Ленину, а 1922 год оценивает как «время наибольшей близости Сталина к больному вождю». Эту близость Волкогонов связывал, в первую очередь, с должностью генерального секретаря, благодаря которой Сталин «был обязан установить с Лениным еще более тесные контакты», поэтому «часто бывает у Ленина, информирует его о положении в руководстве, спрашивает советы, регулирует доступ к Ленину наркомов и партийных деятелей». При этом Волкогонов отмечает, что во многих вопросах Сталин шел навстречу ленинским пожеланиям[108]. Ленин из этих наблюдений, по мнению Волкогонова, сделал выводы, представлявшие собой «результат глубокого анализа и размышлений», которые легли в основу «Письма к съезду»[109]. В отношении времени осознания Лениным своей ошибки он пишет неопределенно: Ленину «хватило нескольких месяцев (летом—зимой 1922 г. — В.С.), чтобы разглядеть человека в качестве генсека и увидеть в нем такое, что могло бы стать опасным в будущем»[110]. Фактов, кроме текстов «Завещания», подтверждающих этот вывод, у Волкогонова нет. Зато есть ценное признание, разрушающее эти построения: «У меня нет конкретных данных о намерении Ленина "разгромить" генсека»[111]. Это признание многого стоит!
Отмеченные нами противоречия у разных авторов важны не сами по себе (подобную ошибку может допустить любой), а как показатель того, что под этими оценками нет серьезной источниковой базы, нет объективных показателей изменения Лениным его отношения к Сталину. Волкогонов знает это, возможно, поэтому он не может принять троцкистскую версию в ее чистом виде, пытаясь совместить ее с известной ему информацией об отношениях Ленина и Сталина, он предлагает свою версию: Сталин верен идее, к нему «нет пока крупных политических претензий», его «политическое реноме пока не запятнано», наконец, к нему «нет личной неприязни». Ленина-де, заботили морально-нравственные качества Сталина. Да и то не в настоящем: он якобы увидел «нечто такое, что в будущем может вылиться в источник многих бед»[112]. Пытаясь спасти версию Троцкого, Волкогонов побивает ее, а заодно и свою, в той ее части, в которой следует за Троцким.
Здесь надо выбирать: либо Ленин в июле—сентябре 1922 г. «увидел» и «распознал» Сталина, либо у него даже в начале января 1923 г. не было против Сталина ничего, кроме «предчувствий», наличие которых только предполагается. Следовательно, тезис о недовольстве Ленина Сталиным держится лишь на «Письме к съезду» (диктовки 24—25 декабря 1922 г. и 4 января 1923 г.), принадлежность которого Ленину еще надо доказать. Волкогонов не смог разобраться в этой проблеме, тем не менее, в современной историографии он на основе изучения документов ближе других подошел к верной оценке динамики отношений Ленина и Сталина в 1922 году.