Время от времени государства испытывают в ней нужду, чтобы очистить себя от опасных внутренних брожений; отвоевать нечто им принадлежавшее; отомстить за нанесённое оскорбление, которое, оставшись безнаказанным, может повлечь за собой новое; защитить от притеснения своих союзников; остановить продвижение завоевателя и сбить с него спесь; предотвратить явные угрозы, от коих нельзя избавиться иным образом; либо, наконец, по разным другим причинам.
Я заявляю, и это истинная правда, что война несправедливая не может быть удачной, ибо если она несправедлива, то, даже если в мире признают её успешной, всё равно придётся держать за неё ответ перед судом Божьим.
Ввиду этого первое, что необходимо предпринять, когда возникает потребность взяться за оружие, – как следует убедиться в справедливости повода, побуждающего это сделать, чем должны заняться сведущие люди[557], обладающие необходимыми способностями и порядочностью.
По выполнении данного условия надлежит думать только о средствах успешного ведения войны, среди коих не последнее место отводится правильному выбору момента.
Между человеком, который мстит под влиянием гнева, и тем, кто делает это по велению разума, существует та разница, что если первый причиняет зло с риском получить в ответ то же самое и скорее предпочитает пострадать, чем упустить шанс навредить своему противнику, то второй скрывает свои намерения до тех пор, пока ему не представится случай воздать обидчику за совершённый им проступок таким образом, чтобы самому при этом не разделить его страданий.
Первый ведёт себя подобно зверю, следуя природным инстинктам, второй же поступает как человек, ибо ведом разумом.
Для успешного ведения войны недостаточно правильно выбрать удобный случай, иметь войско надлежащей численности, изобилие денежных средств, продовольствия и военного снаряжения; главное, чтобы люди годились для поставленной перед ними задачи, чтобы их можно было держать в рамках дисциплины и заставить жить по определённому распорядку, а ещё важно целесообразно расходовать деньги, съестные и военные припасы.
Легко давать подобные наставления общего характера, однако их воплощение на практике бывает затруднено, и тем не менее если этим пренебречь, то победить в войне можно будет разве что благодаря случайности или чуду, на что разумные люди никогда полагаться не должны.
Нет в мире нации, столь мало способной к войне, как наша: легкомыслие и нетерпеливость, проявляемые ею в ничтожных делах, – вот две причины, которые слишком наглядно подтверждают этот тезис, к моему огромному сожалению.
Хотя Цезарь говаривал, что франки понимают толк в двух вещах: в военном искусстве и в ораторском[558], признаюсь, до сих пор не могу понять, на каком основании он приписывает им первое из названных достоинств, учитывая, что терпение в трудах и нуждах – качество, необходимое для ведения войны, – встречается среди них крайне редко.
Если бы это свойство сопутствовало их храбрости, то и вселенной было бы мало для расширения французских завоеваний, но как мужество, данное французам Господом, позволяет им сломить любое сопротивление силой, так легкомыслие и лень делают их неспособными к преодолению малейших препятствий, которые хитрый противник, не спешащий действовать, противопоставляет их горячности.
Из-за этого они не годятся ни для завоеваний, требующих длительного времени, ни для сохранения тех, что достались им в одночасье[559].
Они не только легкомысленны, нетерпеливы и непривычны к перенесению тягот, но, сверх того, их обвиняют в постоянном недовольстве настоящим и недостаточной привязанности к родине, причём это обвинение имеет весьма серьёзные основания, ибо нельзя не признать, что среди французов те, кто не выполняет обязанностей, лежащих на них от рождения, попадаются чаще, чем во всех прочих нациях на свете.
Среди других народов находится мало тех, кто берётся за оружие против своего естественного государя, а на любой войне против Франции всегда можно встретить французов. Когда же их вооружают для защиты своей страны, её интересы им настолько безразличны, что они не делают никаких попыток преодолеть свои природные недостатки ради её пользы.
Представление балета «Успехи французского оружия», устроенное 7 февраля 1641 г. в большом зале театра, размещавшегося во дворце кардинала Ришельё, по случаю бракосочетания племянницы кардинала, маркизы Клер-Клеманс де Майе-Брезе, с герцогом Энгиенским (будущим Великим Конде).
Ж. д'Эгмон (1601 – 1674), ок. 1641
Они покрывают сотни миль в поисках битвы, но не согласны неделю ждать подходящего случая для оной, потому что скука овладеет ими раньше, чем они приступят к делу.
Для них не существует опасности, но они готовы подвергаться ей, не терпя каких-либо неудобств; малейшее промедление для них невыносимо, они не в состоянии проявить хладнокровие и чуть-чуть подождать удачного момента, и даже слишком продолжительное благоденствие может им наскучить.
В начале кампании они выказывают чрезвычайное усердие, и воистину в ту минуту они больше, чем мужчины, но в скором времени их пыл гаснет, так что они сравниваются с людьми обычного мужества, а в конце концов вообще теряют вкус к деятельности, расслабляются, и вот они уже меньше, чем женщины[560].
Они всегда готовы продемонстрировать боевой дух при условии, что их поведут в сражение тотчас же, однако он напрочь покидает их, когда нужно ожидать подходящего случая, хотя их собственная честь, слава нации и служба государю обязывают их его сохранять.
Вечер
Ф. де Пуайи (1622 – 1693), ок. 1641 – 1643
Эстамп является почти зеркальным отображением гризайля «Представление балета…», однако вместо кардинала на переднем плане изображён герцог Гастон Орлеанский. Возможно, кардинал не желал предстать перед широкой публикой, для которой (в отличие от картины) предназначалась гравюра, сидящим в присутствии короля, либо стремился продемонстрировать, что не участвует в придворных увеселениях, будучи занят более важными делами, а может быть, эстамп создавался уже после его кончины.
Они не умеют ни пользоваться плодами победы, ни сопротивляться победоносному шествию удачливого противника; благополучие ослепляет их больше, чем кого бы то ни было, и однако же в напастях и трудах они не проявляют ни мужества, ни рассудительности.
Короче говоря, они подвержены стольким порокам, что не без причины некоторые здравомыслящие люди недоумевают, каким образом французская монархия сумела сохраниться со времени своего зарождения, ведь хотя она всегда находила верных сынов, готовых её защищать, однако при всяком нападении враги встречали внутри неё отщепенцев, которые, как гадюки, прилагали все старания, чтобы терзать внутренности своей матери.
Мне хорошо известно, что в противовес этим несовершенствам французы обладают и прекрасными качествами: они храбры, преисполнены учтивости и человеколюбия, их сердце совершенно не знает жестокости и настолько чуждо злопамятства, что они легко идут на примирение. Но хотя качества эти являются украшением гражданской жизни или сущностью христианства, однако в отсутствие хладнокровия, терпения и дисциплины они подобны изысканным блюдам, поданным без соуса, который делает их гораздо вкуснее.
Отдаю себе отчёт в том, что Провидение Господне, все проявления коего достойны восхищения, особенно заслуживает оного благодаря тому, что ему было угодно уравновесить отрицательные свойства каждой нации положительными, тем самым компенсировав их недостатки.
И пусть французы как нация легкомысленны и нетерпеливы, но их храбрость и порывистость зачастую позволяют им с одного раза делать то, на что другим требуется немало времени.
558
У Цезаря мы нашли такое высказывание: «…галльский народ, занимавший по своей воинской доблести первое место среди всех других народов, естественно, был чрезвычайно огорчён таким умалением своей военной славы, которое довело его до подчинения римскому владычеству» (Цезарь Гай Юлий. Галльская война. V. 54. Пер. М.М. Покровского ). Ссылок же на то, что галлы сильны в красноречии, в произведениях Цезаря нам обнаружить не удалось. Возможно, эта его фраза приводится кем-либо из римских историков. Кстати, о том, что красноречивые галлы учили ораторскому искусству бриттов, вскользь упоминает Ювенал: «Галлия стала речистой и учит юристов британских…» (Ювенал. Сатиры. XV. 111. Пер. Ф.А. Петровского ).
559
Особенно наглядное подтверждение эта фраза кардинала получила в эпоху революционных и наполеоновских войн (1792 – 1814 гг.).
560
Как пишет юрист и историк XVI в. Жан Воден, о франках Цезарь говорил, что в начале битвы они – более, чем мужчины, а в конце её – менее, чем женщины. У Цезаря нам это высказывание не встретилось, а отыскалось у Тита Ливия, применительно к галлам: «… в начале битвы они сильнее мужей, в конце слабее женщин» (Тит Ливий. История Рима от основания города. X. 28. 4. Пер. Н.В. Брагинской ).