В отношениях с Папским престолом Ришельё чётко придерживался галликанства (см. разд. IX гл. II ч. I), которое с XIV века, а главным образом со времени принятия в 1438 году Прагматической санкции, являлось основной французской доктриной в этой области. Защитники галликанской Церкви – в большинстве своём королевские юристы и университетские доктора, независимо настроенные по отношению к Риму, – не признавали претензий Пап на оказание влияния на королевскую власть и сумели обеспечить относительную свободу французской Церкви (например, епископы назначались королём и утверждались Папой, точно так же как и кардиналы, титулы которых выдавались по просьбе короля, впрочем, не всегда удовлетворявшейся)[46]. Однако Ришельё нельзя записать в ряды ярых галликанцев крайнего толка, поскольку в этом вопросе для него были характерны скорее умеренные взгляды, что объяснялось в том числе и дипломатическими причинами.
В экономической сфере Ришельё был мало оригинален и следовал доминировавшим в его время концепциям, главной из которых был меркантилизм. Согласно этой распространённой тогда доктрине, экономическое преуспеяние и развитие государства основано на обладании драгоценными металлами[47] и недвижимостью. Именно поэтому в «Политическом завещании» проскальзывает беспокойство кардинала насчёт возможной утечки на Восток золота и серебра, и он ищет пути борьбы с нею. При Ришельё была выпущена в 1640 году единая золотая твёрдая французская монета – луидор.
Относительным экономическим новаторством явилось, однако, возраставшее государственное вмешательство в экономику, которое ещё усилится позднее при Людовике XIV и Кольбере. Так, Ришельё основал несколько полугосударственных компаний по освоению колоний, которым были предоставлены привилегии и монополии, а иногда и прямые государственные субвенции.
Чрезвычайно важно ни в коем случае не считать Ришельё революционером. Напротив, он явный реформатор. Никакого старого мира разрушать до основания, чтобы построить свой новый, он не собирается. Восхитительная метафора в разделе I главы IV части I «Политического завещания» как нельзя более чётко говорит об этом: «Талантливый архитектор, который исправляет недостатки в конструкции ветхого здания и, не ломая его, лишь привносит необходимую гармонию в его пропорции, куда более достоин похвалы, нежели тот, кто разрушает прежнее сооружение до основания, дабы возвести на его месте новое, превосходное и идеальное»[48]. Какая разница с отрицавшими прошлое революционерами и какая мудрость по сравнению со всеми «бесами» XVIII – XXI века!
Другой интересный момент. Ришельё в некотором роде является одним из первых приверженцев национальной идеи во Франции. До кардинала французской нации как таковой не существовало – как в силу раздроблённости государства и наличия сильных центробежных тенденций (например, со стороны протестантов), так и из-за всё ещё довлевших средневековых традиций, согласно которым господствовала вассальная личная зависимость, а не национальная принадлежность (изобретение, в общем, совсем недавнее по историческим меркам). Ведя борьбу против всяческого неповиновения королевской власти, Ришельё придерживался национальных позиций. Для него вполне характерно частое использование понятия «Франция», а не только «корона» или «королевство». Это также совпало с настроениями самого монарха, так как Людовик XIII много думал о «своём народе» и искренне сочувствовал ему в отличие от большинства его предшественников, для которых существовали лишь подданные. В противоположность многим другим странам, во Франции национальная идея не рождалась из низов, а насаждалась сверху, государством и центральной властью…
Что касается образования, которым кардинал серьёзно интересовался, то его концепции также разительно отличались от принятых в XVII веке и выглядят сегодня вполне современно. Он отдаёт бесспорное предпочтение техническому образованию, а не изящной словесности, считает нужным «иметь в хорошо устроенном государстве больше наставников технических дисциплин, чем свободных искусств»[49], и делает упор на развитии торговли, военного искусства и индустрии. Это явное предпочтение «физики», а не «лирики» выглядит оригинально, особенно в устах прелата XVII века, доктора канонического права, знавшего несколько языков и получившего высшее образование в своей области.
Отдельного упоминания достойно его мнение насчёт женщин. Кардинал Ришельё крайне неодобрительно высказывается в одном из писем об этих «странных животных» (sic!), способных «погубить государство»[50]. Однако следует отметить вслед за большинством биографов кардинала, что его карьера не была бы столь удачной, если бы не женщины, и прежде всего – Мария Медичи, уже упоминавшаяся Леонора Галигаи, сыгравшая важную роль в самом начале политического роста Ришельё, а также и его многочисленные племянницы, близкие и дальние, которыми кардинал – иногда вопреки их воле! – успешно пользовался, как пешками на шахматной доске, для достижения своих целей путём сближения со знатными семьями через заключение брачных союзов[51].
Герцогиня де Шеврёз.
Один термин, широко применяемый Ришельё, чрезвычайно важен и требует отдельного обсуждения, в частности, из-за трудности, которая возникает при его переводе. Речь идёт о концепции raison d'Etat (дословно – государственный резон, государственная причина, государственный разум), для которой невозможно найти всеохватывающего русского эквивалента.
Многие во Франции считают, что эту концепцию сформулировал сам Ришельё. Но на самом деле это совсем не так – он лишь одним из первых теоретизировал и применил её на практике. Это понятие, которое в теории означает приоритет государственных интересов, трансцендентно. Оно философски напрямую связано с абсолютизмом и чаще всего применялось (и применяется) при обосновании правительственного произвола в особо деликатных или экстремальных случаях, когда концепция правового государства уступает место высшим государственным интересам.
Вопреки тому, что сам Ришельё пишет в главе I части II «Политического завещания», он de facto ставит государственные интересы над интересами церковными. Католический прелат, но в то же время премьер-министр французского королевства, Ришельё ни минуты не колеблется, когда ему приходится выбирать между этими двумя ипостасями. Несмотря на всю «скандальность» подобной политики, он неоднократно проводит меры по изъятию определённых сумм у богатейшей Церкви в пользу государственного бюджета с хроническим дефицитом. А в 1627 – 1628 годах он не без сопротивления со стороны духовенства заставляет-таки Церковь участвовать в финансировании осады Ла-Рошели[52].
Как сказал Карден Лебре, королевский юрист, теоретик абсолютизма и сотрудник Ришельё, единственной целью королевской власти является счастье людей. А поскольку судить о том, что нужно французам, способно только компетентное правительство, то «продвижение государственных интересов» могло также иногда подразумевать – благодаря относительной гибкости концепции raison d'Etat – и довольно отдалённые от государственной безопасности вещи. Например, почти все жертвы кардинала погибли из-за того, что судьи использовали понятие raison d'Etat, а также нередко приравнивали заговор против кардинала к преступлению lese-majeste (ещё один непереводимый на многие языки французский термин, означающий государственную измену с оскорблением самого института королевской власти или с посягательством на королевские прерогативы)[53]. Ловкость Ришельё состояла в том, что ему впервые удалось распространить защиту конституционного права французского королевства на персону премьер-министра, так как назначаемые им судьи с лёгкостью провозглашали, что организовывать заговор против кардинала – это всё равно что посягать на короля лично, да и сам король был согласен с такой трактовкой. А поэтому Шале, Марийяк или даже любимец короля Сен-Map не имели ни малейшего шанса остаться в живых.
46
Напр., отец Жозеф так и не стал кардиналом, несмотря на многократные просьбы Людовика XIII и Ришельё.
47
В частности, экономическое могущество Испании зависело тогда главным образом от галионов, нагруженных южноамериканским золотом.
51
Что касается личной жизни самого кардинала Ришельё, то, скорее всего, она была вполне подобающей его сану католического прелата и обету безбрачия, несмотря на некоторые слухи и памфлеты. А единственной женщиной, сумевшей произвести на кардинала некоторое впечатление, явилась заговорщица герцогиня де Шеврёз, которую он прозвал «дьяволом».
52
Полученные 3 млн ливров (около 50 млн нынешних евро) не составляли значительной суммы, учитывая огромное богатство Церкви в XVII в., но даже такого рода символическое участие было скандальным нововведением для католического духовенства.