Бюрократизация интеллектуальной жизни в современной науке и атрофия критической общественной культуры и критически настроенных интеллектуалов заставляют вспомнить замечание Теодора Адорно о тенденции, когда современные интеллектуалы становятся «подчиненными» индустрии культуры. По мнению Адорно, «стремясь примириться с феноменом», такие интеллектуалы просто принимают существующее обособление социальной жизни и общественное разделение труда, которое ему соответствует, как нечто само собой разумеющееся. Вследствие этого искусство и культуру относят к «неполитической» сфере, а политику приравнивают к технике и силе. Мы при написании этой книги исходили из иного взгляда на политику и общество, а также иного представления о цели политической теории. Бонни Хониг выступает против поворота к некритическому «реализму» в политической теории, призывая вместо этого к практике политической теории, стремящейся «историзировать, чтобы оживить немыслимое, невообразимое, почти забытое, иногда с помощью реконтекстуализации прошлого… а иногда с помощью отчуждения» [Honig 2010: 659]. Подобные идеи находят отражение и в последующих главах. Каждая из них представляет собой характеристику образцового драматурга XX века, все они столкнулись с пороками своего времени и стремились создать театр, который мог бы пролить свет на эти пороки и искоренить их. Присутствуют общие темы, одновременно касающиеся политики и театра в XX веке. В то же время каждая глава стоит особняком как «контрнарратив» к доминирующему нарративу современной политической науки, нарративу, который принимает как должное упадок политического театра в современной политике, в то время как он нуждается в анализе и переосмыслении.
Этот упадок требует внимания и сочувствия для театра, а также некоторых усилий по восстановлению этических и политических ресурсов, которые политический театр в свои лучшие времена всегда обещал. Эта книга задумана как одно из проявлений такого внимательного отношения. Учитывая разнообразие объектов исследования и запутанность их историй, было бы глупо делать вид, будто наш «контрнарратив» является исчерпывающим или окончательным. Вместо этого мы предпочитаем рассматривать эти характеристики и работу в целом как провокацию и как предисловие к дальнейшему исследованию и дискуссии. В этом отношении наш подход аналогичен подходу Стивена Эрика Броннера в его книге «О критической теории и ее теоретиках», и лучше всего будет закончить введение заключительным комментарием Броннера о традиции критических теоретиков XX века:
Критическая теория не является системой и не сводится к какому-либо фиксированному набору запретов. Каждая крупная фигура в традиции критической теории, возможно, именно по этой причине использовала эссе в качестве стилистического средства. Эссе, с присущей ему незавершенностью, является логической формой для создания антисистемных утверждений и поощрения рефлексивности. Определенная логика всегда связывала воедино эссеистические усилия критических теоретиков прошлого, и это справедливо для нашего случая. Вклад одного мыслителя трактуется одним образом, а вклад другого иначе. Суть не в том, чтобы предложить нейтральный набор суждений или одинаково оценить важность каждого мыслителя традиции. Каждая глава дает новую и отличную характеристику своего объекта. Темы изменяются, и появляются новые. В работе присутствует открытость, пространство для построения связи между объектами, что, вероятно, отражает состояние философского исследования в целом и состояние критической теории в частности. Действительно, если дух эссе схож с духом критического исследования, то есть надежда, что целое окажется больше, чем просто сумма его частей [Bronner2002:4].