Впервые поставленная пьеса «Стулья» была радикальна по своей художественной форме и воплощала темы, волновавшие художественное воображение Ионеско. Из содержания разговоров пожилой четы друг с другом создается впечатление, что пожилая пара ждала смерти довольно долгое время, и что сообщение Старика было единственным препятствием – единственным бременем, – которое мешало им обрести свободу в смерти. Ионеско подчеркивает важность послания на протяжении всей пьесы, оттягивая сообщение, он специально томит публику – аудитория должна испытать как надежду и радость старой четы, так и смерть этой надежды. Название пьесы указывает на еще одну визитную карточку Ионеско: пьеса не названа в честь героев, чьи жизни показаны бессмысленными, она названа в честь мебели, которая загромождает сцену, почти вытеснив оттуда героев. В мире Ионеско материальные объекты более постоянны и, возможно, более значимы, чем люди. Конечно, визуально стулья занимают центральное положение в пьесе.
В драматической вселенной Ионеско человек настолько деградировал, что его невозможно изменить даже с помощью трагедии. Со времен Аристотеля в основе традиционной трагедии находился главный герой с трагическим недостатком, мешающим ему реализовать героический потенциал. Главный герой осознает свои ошибки, когда уже поздно их исправлять, и затем приносит великую жертву – часто жертвует жизнью, – чтобы искупить вину перед обществом. Благодаря жертвенности главный герой становится трагическим героем: человеком, который действует благородно перед лицом жестокой судьбы. Наблюдение за взлетом и падением героя позволяет аудитории испытать лучшие стороны человеческой натуры и очиститься от горя и печали. Трагедия возвышает человечество, прославляя его потенциал и неизменное стремление к безупречности[142].
Версия трагического у Ионеско далека от видения Аристотеля и Шекспира, которых обычно считают культовыми трагическими драматургами. Названная самим Ионеско «трагическим фарсом», пьеса «Стулья» не представляет человеческое состояние как нечто достойное восхваления. У потенциального героя, Старика, нет ни имени, ни героического характера. (Поскольку мы понятия не имеем, в чем состоит его послание, мы даже не знаем, заслуживает ли оно внимания.) Его трагический недостаток, если бы такой имелся, заключался бы в его неспособности говорить за себя. И все же Ионеско не дает Старику шанса увидеть ошибку его выбора или принести жертву, чтобы угодить обществу. Старик принимает смерть как нечто более стоящее, чем жизнь, и не существует общества, о котором можно говорить с точки зрения зрителей, так как все «гости» невидимы, если они вообще существуют. Разрушительное воздействие пьесы «Стулья» заключается в том, что, насколько нам известно, донесение послания Старика массам ничего бы не изменило и ничего бы не значило. Его жизнь и жизнь его жены были бессмысленны – мы не можем сказать, что их жизни были потрачены впустую, поскольку неясно, может ли чья-то жизнь быть полезной для чего-либо в принципе. Для Ионеско «трагедия» – это уже не утверждение гуманизма в неподвластном человеку мире, а, скорее, смирение с тем, что гуманизм неуместен, а сопротивление бесполезно. Ионеско обозначил свое мнение об этом в интервью «Пэрис ревью» («Paris Review»), отметив, что, хотя классическая трагедия драматизирует случайности человеческого опыта и деятельности на фоне стабильной вселенной, его театр отличается именно тем, что «для наших героев это не так»:
142
Определяющим текстом о трагедии является «Поэтика» Аристотеля. Мы отдали предпочтение изданию «The Poetics of Aristotle, with translation and commentary» [Halliwell 1987].