Брехт не был догматиком, и целью его эпического театра было не обучение аудитории, что думать, а побуждение их к самостоятельному размышлению. Кроме того, если кто и разобрался в механике эффекта остранения, то это был Ионеско. Оба драматурга высоко ценили освободительную силу комедии, считали тоталитаризм одной из величайших современных угроз человеческому существованию, по-настоящему понимали, какую опасность для свободы творчества представляла борьба Советского Союза против формализма.
Критики были правы в том, что существовала фундаментальная разница между Брехтом и похожими драматургами, с одной стороны, и Ионеско и абсурдистами – с другой. «Политика» – в той мере, в какой она упоминается в пьесах Ионеско, – представляется как бесконечный цикл господства и революции, без каких-либо качественных различий между обществами или режимами правления. Изменению нет места, и нет никаких оснований для надежды. Наиболее ярко контраст между Брехтом и Ионеско продемонстрировал Кеннет Тайней, влиятельный английский критик, который в значительной степени ответственен за популярность Ионеско в Англии. В 1958 году после просмотра пьес «Стулья» и «Урок» в Лондоне Тайней резко изменил свое мнение о значимости Ионеско как художника. Его рецензия на пьесы «Ионеско: вершитель судеб?» опубликованная в «Обсервер» («The Observer»), вызвала продолжительную дискуссию с Ионеско, которая в итоге привлекла ряд других комментаторов. Лондонский спор, как позже назвали эту дискуссию, поставил точку в вопросе о том, имели ли пьесы Ионеско какое-либо политическое значение или оправданную социальную ценность, в нем также совершенно точно указали на различия между всеми другими театрами и театром абсурда[146].
В своей рецензии Тайней порицает благосклонный прием, оказанный Ионеско театральными критиками и театралами, не обращающими внимания на реальные вызовы политической жизни. Он сетует на то, что «страусы нашей театральной интеллигенции»[147] избрали Ионеско «Мессией», лидером нового «культа», отвергающего любой театр, в котором есть хоть капля реализма (включая Брехта), в пользу мира, который отвергает не только реализм, но и саму реальность. Тайней заявляет, что устал от созданного Ионеско «мира изолированных роботов, общающихся карикатурами шаблонных реплик, которые иногда забавные, иногда запоминающиеся, но чаще всего ни то ни другое» [Ibid.: 89]. Он говорит, что Ионеско обладает «настоящим личным видением», но, «когда оно используется в качестве ворот к театру будущего его подражателями», театр будущего рискует стать неактуальным [Ibid.]. Ионеско «определенно предлагает “бегство от реализма”: но куда?» Ионеско не предлагает никаких решений, никаких альтернатив, ни даже абстрактной веры в возможность сопротивления. По этой причине, говорит Тайней, театр Ионеско следует рассматривать лишь как «развлечение» [Ibid.]. Воспринимать его как нечто большее – значит похоронить театр заживо.
Ионеско был взбешен рецензией и расценил защиту Тайненом театра с «политическими» корнями как личную атаку на него за то, что он не подражает Брехту. В своем опубликованном ответе, озаглавленном «Роль драматурга», Ионеско защищается от обвинений Тайнена в «неактуальности», настаивая на том, что искусство деградирует, когда его оценивают только по соображениям политической полезности. Политизировать художника или его искусство и требовать определенный вид «релевантности» – значит популяризировать политику и унижать искусство. Роль драматурга, по мнению Ионеско, состоит в том, чтобы писать пьесы,
в которых он может предложить только свидетельство, а не дидактическое послание – личное, эмоциональное свидетельство о своей боли и страданиях других, или, что редкость, о своем счастье – или он может выразить свои чувства, комические или трагические, касающиеся жизни в реальном мире[148].
Затем Ионеско продолжает критиковать всех, кто требует, чтобы искусство драматизировало социальные проблемы и распространяло идеи социального подъема и политического освобождения. При этом он косвенно подтверждает аполитичное прочтение Тайненом его работ. Он пишет: «Я верю, что то, что отделяет нас всех друг от друга, – это само общество, или, если хотите, политика. Вот что возводит барьеры между людьми, вот что порождает непонимание» [Ibid.: 91]. Это происходит потому, что «подлинное человеческое состояние внесоциально», и «именно человеческое состояние определяет социальные условия, а не наоборот» [Ibid.].