Ионеско доводит свое драматическое видение до логического предела. В результате мы получаем именно то, чего боялся Кеннет Тайней: мы имеет лишь чистый субъективный опыт самого драматурга. Отказ Ионеско от коммуникации порождает театр чистого солипсизма, театр, настолько обращенный внутрь себя, что, кроме собственных мечтаний и воспоминаний, драматургу становится больше не о чем писать. Этот театр не только не имеет отношения к политике, он теперь не имеет отношения ни к кому, кроме самого Ионеско. В 1959 году Ионеско сказал: «Я легко могу себе представить драму без публики»[162]. К концу жизни это воображаемое видение стало реальностью. Кажется, что единственная целевая аудитория драмы Ионеско – он сам.
Однако в 1980 году на проходившем в Университете Южной Калифорнии симпозиуме, посвященном его творчеству (USC), в своем выступлении Ионеско заговорил о политике так, как никогда прежде не говорил. Внезапно антиполитический драматург предложил зрителям слова надежды и оптимизма. Он начал с поразительного заявления:
В принципе, культура не может быть отделена от политики. Фактически искусство, философия, метафизика, религия или другие формы духовной жизни, а также науки составляют культуру. В то время как политика должна быть наукой или искусством организации наших отношений, чтобы обеспечить развитие жизни в обществе, в действительности она является частью культурной жизни, той частью, которая опередила все остальные проявления человеческого духа[163].
Здесь Ионеско контекстуализирует текущую ситуацию, в которой политика «способствует усилению Зла» [Ibid.: 164], в рамках исторического повествования, в которой существуют альтернативы. Он говорит: «Мы все знаем, что существует несправедливость и социальное неравенство в наших странах. Но есть и возможности для протеста и защиты» [Ibid.: 164]. Внезапно сопротивление стало возможным, и Ионеско выступил его сторонником. Более того, он говорит в своей речи не только от имени личности, существующей в изолированном мире, навсегда отчужденном от других, но также он выступает и от лица сообщества, поддерживая таким образом «дух солидарности» [Ibid.: 165]. Если культура и политика смогут воссоединиться, на смену «толпам» «придут многочисленные ассоциации свободных людей, разнообразных, оригинальных, одиноких и объединенных обществом». Чтобы добиться этого, «политика, следовательно, должна играть свою самую важную роль – способствовать развитию культуры и, в частности, искусства» [Ibid.: 166], поскольку именно «искусство и культура воссоединяют нас в общей тоске, которая составляет основу нашего единственно возможного братства, нашего экзистенциального и метафизического сообщества» [Ibid.: 167]. Таким образом, «мы» возможны и можем осуществиться посредством «универсальной культуры» [Ibid.: 165].
Последняя пьеса Ионеско, «Путешествие среди мертвых», была впервые поставлена через год после его выступления перед аудиторией в Университете Южной Калифорнии. Эта пьеса, как обсуждалось ранее, представляет собой личное путешествие Ионеско по собственному подсознанию, а не, как некоторые могли бы надеяться, искупительную историю о человеческой солидарности. Университетская речь Ионеско может дать ключ к разгадке того, почему его очевидное осознание возможностей политики не повлияло на его драматургию: так, в речи он отметил, что «любой поэт, желающий разрушить язык, на самом деле пересоздаст его и обогатит. Таким образом, любой писатель, стремящийся выразить свое отчуждение, помогает нам почувствовать себя более свободными в плену нашего земного бытия» [Ibid.: 165]. Вполне возможно, именно так он видел свою роль в мире – как человека, отчаявшегося в изоляции и уединении, которые он выбрал сам ради того, чтобы его собратья чувствовали себя менее одинокими. Следовательно, хотя он не предлагал никаких решений и отвергал все традиционные формы политической «приверженности», он не отказывался от всех концепций человеческой связи. В конце концов, у него была публика и у него были критики, которые стремились вовлечь его в диалог, чтобы установить с ним контакт на человеческом уровне.