Предпосылкой для политики Арендт является ощущение, что у человека есть что-то общее с его соседом, что у них схожие мечты, желания и страхи. Отчаяние сформировало мышление многих в послевоенном мире. Отчаянно желая остаться в покое, освободиться от физических и эмоциональных мучений, от манипуляций, господства и преследований, люди цеплялись за свои субъективные переживания, за свои мечты и свое воображение так, как будто у них не было ничего другого. Они составляли сообщество отчужденных людей, которые не хотели иметь ничего общего с этим сообществом. Ионеско был одним из них, и его восклицания крайнего отчаяния перекликались с опытом одиночества других людей. Как он писал: «Именно в нашем одиночестве мы все можем воссоединиться»[164]. Возможно, Ионеско лучше всего понимать как автора, который укрепил сообщество, сформировав один общий страх для всех его членов. Как он писал в своем дневнике в 1979 году, «в стремлении оставаться строго аполитичным я потворствовал политическому действию. Нет никаких сомнений в том, что быть против политики – значит действовать политически»[165]. Своим отказом от политики он заложил фундамент для возможностей будущей политики. Поэтому его следует воспринимать как главного антиполитического политического драматурга.
Глава 6
Заключение: политический театр как политическая практика
Шоу, Брехт, Сартр и Ионеско – все были вовлечены в один общий проект, пусть они так и не считали. Различия, разделявшие их, подчеркивались гораздо больше, чем их общие черты. Ни их критики, ни их политические враги, ни они сами не считали себя союзниками в искусстве или политике. Брехт однажды сказал, что никогда в жизни он не смеялся так сильно, как «когда услышал, что Шоу – социалист». Для Брехта элитарность фабианского мировоззрения была несовместима с популизмом марксизма. Ионеско рассматривал Брехта и Сартра как идеологов, заталкивающих коммунистический конформизм в глотку независимых художников, таких как он сам. Эта концепция была невероятно ироничной в случае Брехта, который получил порцию осуждения от Лукача и советского истеблишмента за формализм и подвергся нападкам критиков всех мастей за отказ присоединиться к определенной партии или течению. Критика Сартра со стороны Ионеско была более оправданной, поскольку Сартр осудил Ионеско в манере, напоминавшей отповедь Лукача Брехту:
Все творчество Ионеско – это пресловутое общество союза людей, но представленное наоборот. И проблема этих писателей [абсурдистов] – это проблема интеграции. В этом отношении они являются единственными драматургами нашего времени (они разрушают буржуазный театр, в котором эта интеграция считается само собой разумеющейся). Это проблема интеграции как таковой или любой интеграции вообще, их интеграции с любым типом общества. Хотя они аполитичны в этом смысле, они также реакционны[166].
Использование Сартром здесь слова «реакционный» указывает на его попытки соответствовать авторитарной культурной политике Советского Союза, которая объявила всех антиреалистов политически опасными. Интересно, что Сартр, как сообщается в некоторых источниках, очень уважал Брехта, хотя и считал, что эпический театр не мог обращаться к послевоенной французской публике, «бесхребетной публике», которая не в состоянии понять и оценить политическую активность Брехта. Действительно, уникальные формы драматургии, предложенные этими четырьмя драматургами, отражали противоречивые политические предпочтения и часто противоположные взгляды на то, чего театр может и должен добиваться.
Однако, несмотря на различия, эти драматурги имели и некоторое сходство. Все четверо были едины в своем понимании тоталитаризма как главной угрозы европейской цивилизации; все отстаивали свободу личности вопреки воле власть имущих. И хотя их взгляды различались в отношении просветительской концепции прогресса (ламаркианство Шоу и пессимизм Ионеско отражают противоположные полюса мнений), они все разделяли убеждение, что, даже если лучший мир и не наступит, за него, по крайней мере, стоит побороться.
Все они выросли в условиях мировой войны, тоталитаризма и опустошения и видели, как их цивилизованный мир поглотила рукотворная катастрофа. Этот общий опыт – опыт жизни в XX веке – описывается их современником, Альбером Камю, следующим образом: