Ни Шоу, ни Ионеско никогда не боролись с идеологией так, как Брехт и Сартр. Шоу от тоталитаризма отделял Ла-Манш, а Ионеско видел фашизм и коммунизм как две головы одного и того же чудовища. Можно легко сказать, что «Носорог» описывает механизм любой идеологии. Эта пьеса подчеркивает изоляцию личности в тоталитарном обществе и то, как логика его системы убеждений лишает людей способности общаться, рассуждать и сопереживать – аспектов, определяющих человеческое существование. В отличие от работ Брехта и Сартра, мрачное видение Ионеско опасности тоталитарной мысли не дает шансов на спасение, и единственный тип сопротивления – непреднамеренный. Опять же, ценность вклада Ионеско в дискуссию – предупреждение о том, что кто угодно может поддаться идеологии: ни призвание, ни уровень дохода, ни политические пристрастия, ни эмоциональный интеллект не защищают от нее.
На самом деле, не то, кем является человек, а то, чем он занимается, определяет уровень влияния идеологии. Брехт подчеркивает, как важно отвергать абсолютистскую логику систем убеждений и помнить, что «тот, кто говорит А, не обязан говорить Б». Независимая мысль, дискуссия и критика могут обеспечить выход из логических ловушек идеологии. Сартр утверждает, что аутентичность и собственная субъективная истина никогда не будут побеждены «объективной истиной», на обладание которой претендуют идеологии. А Ионеско доводит тоталитарную идеологию до логического завершения, изображая мир, полный зверей. Без предоставления каких-либо явных примеров успешного сопротивления, возможно даже ненамеренно, но он действительно вселил в свою аудиторию надежду. Изображая переживания, которые он также разделял, Ионеско, как Сартр и Брехт, напоминал зрителям об их общей связи. Пьесы всех четырех драматургов дали зрителям возможность принять участие в разговоре о пережитом и указать на что-то за пределами самих себя, на что-то, что к ним относилось: на символ их страданий, строку диалога, которая выражала мысли, которые они не могли озвучить, или на чувство надежды, которое они не ощущали, но хотели почувствовать. Такое признание общей реальности само по себе было формой сопротивления.
3) Личность и массовое общество – нонконформизм
Еще одной отличительной особенностью жизни XX века, которую отразили драматурги, был подъем массового общества. Как и подъем идеологии, появление массового общества стало результатом неспособности традиционных способов понимания и организации адекватно ответить на события Первой мировой войны. Индустриализация привела к развитию рабочего класса – постоянно увеличивающегося числа рабочих, которые стали взаимозаменяемыми в результате производственных процессов капитализма. Еще до Первой мировой войны эти люди изо всех сил пытались сохранить достоинство и чувство собственной значимости в мире, в котором они как личности были лишними. В пьесах «Профессия миссис Уоррен», «Майор Барбара» и «Пигмалион» Шоу изображает реальную жизни в викторианской Англии, в которой люди являются лишь винтиками в механизме. Особенно часто с жизненными трудностями сталкивались работающие женщины. Как и тысячи других, миссис Уоррен выбирает между жизнью, полной изнурительного труда, и жизнью проститутки. Безработные рабочие, которые приходят на обед в Армию спасения в пьесе «Майор Барбара», живут в унизительных условиях, они прозябают в нищете.
Однако с началом Первой мировой войны условия стали еще хуже. Структура империалистического капитализма привела к катастрофе. Миллионы солдат были убиты на полях сражений. Классовая система рухнула, а вместе с ней и основанная на классовой принадлежности система политических партий. Люди всех сословий, которые прежде были вне политики из-за апатичности или незаинтересованности, стали активными. И хотя они были вовлечены, они не были политизированы. Они сосредоточились на личных потребностях, но не имели общих целей или взглядов на будущее. Они легко поддавались идеологии, которая давала им возможность объяснить свое бедственное положение и выразить свое разочарование. «Европейский массовый человек», как называет его Арендт, характеризовался прежде всего не «жестокостью и отсталостью, а изолированностью и отсутствием нормальных социальных отношений» [Арендт 1996]. Пьеса Брехта «Что тот солдат, что этот» именно об этом «новом человеческом типе» – массовом человеке, который отказывается от своей идентичности, потому что он «не может сказать нет» тому, что от него хотят. Гэли Гэй, простой грузчик, превращается в «человекообразную боевую машину» в ходе пьесы. Как объясняет собравшимся вдова Бегбик: «Сегодня здесь / Будет человек переделан весь / Разобран и собран, без лишних затей, / Как машина из старых запасных частей, / Не утратив при этом совсем ничего… Упустим сегодня, забудем о нем, / А завтра он к нам же придет палачом» [Brecht 1994: 38][171]. Когда он теряет себя, забывая свое имя и получая другое, Гэли Гэй также теряет связь со своим окружением. Его последние слова: «И вот уж меня охватило желание / Вцепиться зубами в глотку врага, / Древний позыв убивать / Кормильцев семей, исполняя / Завоевателей / Приказ» [Ibid.: 76]. Трое солдат изначально манипулируют героем в своих целях, однако в конце пьесы Гэли Гэй утверждает свое господство – в итоге никто не может контролировать того, кто становится «сильным, только слившись с массой».