Итак, дело не только в научной честности и этике поведения ученых. Есть редакционная политика, которая вполне может оказаться «политикой постправды» институциональных структур, диктующих авторам научных текстов свою волю. Есть проблемы выбора при множественности правдоподобных описаний политических исследований, поскольку «научный подход требует от ученого установки на обнаружение того, что же на самом деле происходит в данной конкретной ситуации»35. Как отмечает И. Шапиро, «мир состоит из каузальных механизмов, существующих независимо от нашего исследования и даже осознания; научный метод — это лучший способ ухватить их истинный характер»36. Своего часа ждет анализ новых методов исследования в политической науке, например сверхпопулярных ныне Big Data, логика использования которых строится не на выяснении причинно-следственных связей, а на интерпретации совместной встречаемости признаков объектов без попыток выяснения универсальных принципов и сущностных характеристик изучаемых явлений. Интерпретация вместо объяснения — это тоже признак «постправды» в науке.
Как мы видим, «постправда» принимает в научном мире причудливые формы. И универсальных рецептов избегнуть этих «подводных камней» в поиске научной истины нет.
ГЛАВА 3.
ТЕХНОЛОГИИ КОНСТРУИРОВАНИЯ ДИСКУРСА «ПОСТПРАВДЫ»
§ 1. Политический дискурс в эпоху «постправды»
Поскольку данная глава в целом посвящена основным технологиям
конструирования дискурса «постправды», прежде чем говорить о самих технологиях, следует, на наш взгляд, указать парадигму, в рамках которой будут анализироваться технологии и особенности их применения, то есть сказать несколько слов о тех особенностях политического дискурса, которые позволяют говорить о «постправде» как реальном общественно-политическом явлении, и в первую очередь о таком системообразующем признаке политического дискурса, как смысловая неопределенность. Она, в свою очередь, обусловливает в числе прочих такой его признак, как фантомность, который, несомненно, относится к сфере политического сознания. Пространство политических значений во многом складывается из фантомов, не имеющих никаких конкретных денотатов, то есть «мира самореферентных знаков», знаменитых бодрийяровских «симулякров»37. В теории коммуникации для них наиболее подходит термин, предложенный Б. Норманом, — «лексические фантомы»38. К ним относятся обозначения вымышленных существ в фольклоре и литературе (мифологические и литературные фантомы), терминологическое закрепление ошибочных научных концепций (концептуальные фантомы) и, наконец, идеологические фантомы, в первую очередь присущие политическому дискурсу, в которых отрыв слова от денотата обусловлен идеологической деятельностью человека, разработкой той или иной социальной утопии, поддерживанием определенных социальных иллюзий, то есть прагматической составляющей, связанной с манипулятивными, убеждающими и успокаивающими функциями политического дискурса. В последнее время с легкой руки президента США Д. Трампа в публицистический дискурс вошло новое слово, объемлющее всю полноту значений создания и жизни таких фантомов-симулякров, — «фейк». И при всей острой актуальности и «модности» данного понятия оно далеко не продукт современности, а имеет очень долгую и наполненную историю. Фантомность политического дискурса, помимо вышеперечисленного, вытекает из приписывания языку магических свойств и порождает следующий его признак — фидеистичность, то есть сакральность, как транслируемая сверху адресантами дискурса, так и активно «требуемая» снизу его адресатами. Очевидно, что фидеистичность или фидеистическое отношение к слову является проявлением именно магической функции языка в целом (Мечковская Н. Б., 1998) и, в случае с политическим дискурсом, обусловлена такой его характеристикой, как иррациональность и опора на подсознание. Поскольку одной из причин фантомности и фидеистичности политического дискурса является опосредованный характер политического опыта большинства людей, которые принимают за реальность в том числе и политические симулякры (фейки), творимые и передаваемые коммуникативными посредниками (ретрансляторами дискурса), постольку политический дискурс обладает еще одной функцией, связанной с «правом на обладание» ключевых концептов политического дискурса, — герменевтической. Американский исследователь Д. Грин считает, что «явление овеществления — приписывания абстракциям свойств материальных объектов — выполняет в политике специфическую функцию: люди привыкают воспринимать абстрактные понятия типа „либерализм“ или „консерватизм“ как нечто реальное существующее и потому подлежащее „правильному“ определению. В этом случае чрезвычайную важность приобретает вопрос о том, кто контролирует толкование политических терминов. Политики соревнуются за то, чтобы овеществление проходило с их позиций, чтобы иметь возможность формировать общепринятые значения этих терминов и тем самым влиять на формирование категорий политического сознания»39.
35
Шапиро И. Бегство от реальности в гуманитарных науках / пер. с англ. Д. Узланера. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2011. С. 35.
38
Норман Б. Ю. Лексические фантомы с точки зрения лингвистики и культурологии // Язык и
культура: Третья Международная конференция. Киев, 1994. С. 53-60.
39
Green D. The Language of Politics in America: Shaping the Political Consciousness from McKinley to Reagan. Ithaca, 2012. P. 3.