В ее работах можно найти умеренный оптимизм по поводу возможности частичного преодоления «обмана» в процессе политических коммуникаций. В подобных реалиях можно наблюдать сопротивление лжи истинам факта; в «нынешней системе всемирного сообщения, охватывающего большое количество независимых стран, ни у одной из мировых держав и близко нет власти, достаточной, чтобы взять свой „имидж“ под полный контроль». В силу подобных обстоятельств у имиджей и фикций сравнительно короткая продолжительность жизни, так как «осколки фактов» постоянно нарушают и расстраивают ход пропагандистской войны конфликтующих фикций.
Продолжительность жизни фикций проблематична даже при наличии всемирного правительства или закрытых систем тоталитарных государств, которые пытаются жестко защищать свои идеологические доктрины от по-сяганий истины и действительности. Последовательная и тотальная подмена истины факта ложью не может привести к тому, что «эту ложь примут как истину, а истину будут поносить как ложь»11. В социальном плане гарантом «истинности» у Х. Арендт выступают объединения интеллектуалов, обладающих навыками и способностями рационально-критического восприятия и описания социальной реальности, противостоящие давлению конъюнктуры политики и повседневных коммуникаций.
Вместе тем, подобная критическая рефлексия о предметных, темпоральных и социальных аспектах динамики «истинных» и «лживых» представлений о социальной реальности, сохраняющая свою актуальность для описания современных коммуникаций, все же являет следы абсолютизации философских и аксиологических обоснований смысла и содержания коммуникативного процесса. Для позиции «незаинтересованного» наблюдения нередко характерно подчеркивание значимости способности исследователя абстрагироваться, «отрешиться» от идеологической конъюнктуры и «ложности мнений» повседневности. Подобная установка, возможная в процессе создания философской теории, недостаточна для теории социологической и политологической. Она весьма уязвима не только в аспекте очевидной приверженности либеральной трактовке природы опыта рационального познания, а и тем, что не учитывает важности комплементарности макро- и микроуровня анализа, совершая «ошибки натурализма», о чем упоминалось выше.
§ 3. Междисциплинарная эпистемология «постправды»
Соглашаясь с обоснованностью посылки, что изучение феномена «постправды» так или иначе отсылает нас к особенностям социокультурной динамики современного общества, в частности пространства политической культуры, важно видеть методологическую ограниченность более традиционных теоретических моделей политической культуры, описывающих культурный процесс с позиций «рационального гражданина» и либерально-демократических ценностных ориентаций, упрощающих процесс нарастающей фрагментации политико-культурного пространства. Более эвристичным представляется дискурс политико-культурных исследований, опирающийся на когнитивные модели современной «культурсоцио-логии» (Cultural sociology), культурной антропологии и социологического
неоинституционализма, представители которых подчеркивают перспективность понимания культуры как сетей смысла, исторической формы социальной памяти, изучение которых должно опираться на когнитивный анализ символических структур сетей смыслов, в отличие от исследовательских программ, где описания культурных феноменов редуцируется к ценностям, нормам, идеологиям, производным от структур формальных институтов или социально-психологических моделей коллективного со-знания12.
Для анализа феномена «постправды» как специфического состояния политических культур представляют интерес теоретико-методологические посылки социологического неоинституционализма, где в трактовке процессов институционализации современные социальные институты как культурно-нормативные, когнитивные структуры рассматриваются в рамках подвижного взаимодействия с оформлением идентичности многообразных движений и организаций (коллективных акторов), которые нередко вырабатывают рационализированные мифологии и ритуальности. В связи с подобными теоретическими моделями институционализации представители социологического институционализма рассматривают «легитимность» как центральный концепт при описании активности организаций как коллективных акторов13. Легитимация в этом случае описывается как процесс интерпретации, теоретическом обосновании, прояснении возможных альтернатив социальной эволюции организации и процессов «оповседневнивания» (рутинизации) организационных норм и правил как условия организационной устойчивости и активности организаций в динамичном социокультурном пространстве (поле).
12
См., напр.: Alexander J. C. The meanings of social life: a cultural sociology. N. Y.: Oxford University Press, 2003. P. 11-26; Alexander J. C. Cultural pragmatics: social performance between ritual and strategy Social Performance // Symbolic Action, Cultural Pragmatics, and Ritual / eds. J. C. Alexander, B. Giesen, J. L. Mast. Cambridge University Press, 2006. P. 29-89.
13
См., напр.: Meyer J. W. Reflections on Institutional Theories of Organizations // The SAGE handbook of organizational institutionalism / R. Greenwood, R. Suddaby, K. Sahlin (eds.). Los Angeles; L.: SAGE, 2008. P. 788-809; Deephouse D. L., Suchman M. Legitimacy in Organizational Institutionalism // The SAGE handbook of organizational institutionalism / R. Greenwood, R. Suddaby, K. Sahlin (eds.). Los Angeles; L.: SAGE, 2008. P. 49-77.