В 1950-х гг. за радикалами и экстремистами правого толка закрепился ярлык «вечно вчерашние». Он оказался не вполне адекватным современным политическим процессам в Европе; история показывает, что эти политические силы способны к изменениям и саморефлексии, которая обеспечивает им заметный политический успех. Очевидно, что праворадикальные популистские партии и движения сильнее всего в тех странах Европы, где им удалось модернизировать свои идеологию и политическую стратегию, приспособиться к сложившимся демократическим структурам и, исходя из присущих этим странам националистических традиций, найти свою политическую нишу и обрести солидную опору в обществе.
В результате политические успехи крайне правых заставляют правительства стран Европейского союза быть весьма осторожными в вопросах либерализации иммиграционной политики и осуществлении новых шагов в сфере европейской интеграции, что приносит новые политические дивиденды европейским крайне правым.
В то же время можно констатировать, что в большинстве западноевропейских стран сегодня сложился особый многослойный пласт этноради-кальных политических субкультур, в одной части которого «автохтонный» антииммигрантский правый радикализм и экстремизм и, как правило, евроскептицизм, в другой — исламский радикализм и экстремизм «приглашенных граждан» из мусульманских стран.
§ 3. Причины успеха национал-популизма в посткоммунистических странах Центральной и Восточной Европы
Причины подъема волны национал-популизма в посткоммунистических странах Центральной и Восточной Европы несколько иные. Во всех государствах региона, конечно же, есть выигравшие от системных трансформаций и «возвращения в Европу», однако в течение более чем 20 лет «в обществе углубляется раскол между выигравшими и проигравшими от реформ. Во всех странах региона к выигравшим от экономических трансформаций относятся политики, но далеко не всегда — избиратели. Постоянные случаи коррупции демонстрируют избирателю этот разрыв»214, — отмечает Д. Зегерт.
При этом у западного проекта было серьезное преимущество перед проектом коммунистическим, поскольку идеал, на который он нацелен, был зрим и более осязаем. Однако его реализация также требовала больших жертв и усилий, что уже осознали многие граждане постсоциалистических стран вступивших в Европейский союз. В Восточной Европе, по словам немецкого журналиста К.-О. Ланге, «растет новое нетерпение. После столь значительных жертв в прошлом люди наконец-то хотели бы пользоваться плодами экономического роста»215. Но ожидаемого процветания не последовало, напротив, вступление стран региона в ЕС привело к заметному росту социального неравенства. Таким образом, усиление политического влияния в странах ЦВЕ национал-популистов, противников европейской интеграции это и плата «за слишком быстрое продвижение, за иногда возникающие уродливые формы интеграции, за отрыв политических элит от своих народов, которые лишь частично идентифицируют себя с пока еще абстрактным европейским целым и по-прежнему мыслят национальными, а иногда и националистическими категориями»216.
Неразрешенность или недостаточная решенность социально-экономических проблем, эйфория, а затем постепенное разочарование в стратегии «возвращения в Европу» обусловили движение «по спирали» политических предпочтений восточноевропейского электората на протяжении более двух десятилетий истории региона «после коммунизма»: «...сначала взяв резко вправо (эра апологетов быстрой декоммунизации, либерализации и приватизации по образцам США и Великобритании), затем пошло влево (приход к власти сторонников европейского социального государства), затем снова вправо, но уже со скорректированным курсом, на знамени которого значились популистские и национальные лозунги»217.
Объяснение различий в степени влиятельности правопопулистских партий кроется прежде всего в степени остроты социальных и особенно этнополитических проблем в разных странах региона.
Отмеченный Самюэлем Хантингтоном парадокс новых демократий заключается в том, что демократические «правила игры» облегчают приход к власти политическим объединениям, апеллирующим прежде всего к групповым лояльностям — этнической, конфессиональной либо классовой, и одновременно отбрасывающим ценности и образцы западной либеральной демократии218. Если активность национал-популистских партий в целом не очень опасна для стабильных старых демократий, то в новых демократиях при определенных условиях она может стать причиной их падения. По мнению польского политолога Е. Налевайко, «странам Центральной и Восточной Европы присуща некая внутренняя, имманентная предрасположенность к популизму идентичности (националистическому. — Примеч. В. А.): для большинства популистских партий региона характерны видение государства как собственности доминирующей этнической группы, неприятие гражданского общества, уверенность в необходимости господства присущего большинству народа вероисповедания, недоверие к соседям и институтам либеральной демократии»219. Впрочем, это верно и для постсоветских государств.
214
Зегерт Д. Трансформация и развитие партий в Восточной Европе после завершения переходного десятилетия // Политическая конкуренция и партии в государствах постсоветского пространства / ред-сост. Е. Ю. Мелешкина, Г. М. Михайлова. М.: ИНИОН РАН, 2009. С. 32.
215
См.: Орлов Б. С. «Сращивание Западной и Восточной Европы»: Культурно-исторические
аспекты проблемы // Актуальные проблемы Европы. М.: ИНИОН РАН. 2007. № 4: Две
Европы: Процесс интеграции / ред.-сост. Ю. А. Гусаров. С. 18.
217
Национализм и популизм в Восточной Европе / редкол.: Ю. И. Игрицкий (отв. ред.) и др. М.:
ИНИОН РАН, 2007. С. 10.
218
Huntington S. Democracy for the Long Haul // Journal of Democracy. 1996. Vol. 7 (2). P. 6.