Буковски Чарлз
Политика
ЧАРЛЗ БУКОВСКИ
ПОЛИТИКА
ИЗ КНИГИ "ЮГ БЕЗ СЕВЕРА"
В Городском Колледже Лос-Анжелеса перед самой Второй Мировой войной я выдавал себя за нациста. Я едва мог отличить Гитлера от Геркулеса, а дела мне до этого было и того меньше. Дело просто в том, что сидеть в классе и слушать, как все патриоты проповедуют, что, мол, нам надо туда поехать и добить зверя, мне было нестерпимо скучно. И я решил встать в оппозицию. Я даже не побеспокоился почитать Адольфа, просто-напросто извергал из себя все, что считал злобным или маниакальным.
Тем не менее, реальных политических убеждений у меня не было. Просто способ отвязаться.
Знаете, иногда, если человек не верит в то, что он делает, дело может получиться гораздо интереснее, поскольку он эмоционально не пристегнут к своей Великой Цели. Лишь немного спустя все эти высокие светловолосые мальчонки образовали Бригаду Авраама Линкольна - сдерживать фашистские орды в Испании. А затем задницы им поотстреливали регулярные войска. Некоторые пошли на это ради приключений и поездки в Испанию, но задницы им все равно прострелили. Мне же моя задница нравилась. В себе мне нравилось немногое, но свои задницу и пипиську я любил.
В классе я вскакивал на ноги и орал все, что взбредало в голову. Обычно что-нибудь насчет Высшей Расы, это мне казалось довольно юмористичным. Я не гнал непосредственно на черных и евреев, поскольку видел, что они так же бедны и заморочены, как и я. Но я запуливал иногда дикие речи и в классе, и вне его, а помогала мне в этом бутылка вина, которую я держал у себя в шкафчике раздевалки. Меня удивляло, что столько людей слушали меня и столь немногие, если они вообще существовали, ставили когда-либо под сомнение мои бредни. Я же просто молол языком, да торчал от того, как весело, оказывается, может быть в Городском Колледже Лос-Анжелеса.
- Ты собираешься баллотироваться на президента студсовета, Чинаски?
- Блядь, да нет.
Мне не хотелось ничего делать. Я не хотел даже в спортзал ходить. Фактически, самое последнее, чего мне захотелось бы, - это ходить в спортзал, потеть, носить борцовское трико и сравнивать длину писек. Я знал, что у меня писька - среднего размера. Вовсе не нужно ходить в спортзал, чтобы это установить.
Нам повезло. Колледж решил взимать по два доллара за поступление. А мы решили - некоторые из нас, по меньшей мере, - что это противоречит конституции, поэтому мы отказались. Мы выступили против. Колледж разрешил нам посещать занятия, но отобрал кое-какие привилегии, и одной из них был как раз спортзал.
Когда приходило время идти в спортзал, мы оставались в гражданской одежде. Тренеру давалось указание гонять нас взад и вперед по полю тесным строем. Такова была их месть. Прекрасно. Не нужно было носиться по беговой дорожке с потной жопой или пытаться закидывать слабоумный баскетбольный мяч в слабоумное кольцо.
Мы маршировали взад-вперед, молодые, моча бьет в голову, безумие переполняет, озабоченные сексом, ни единой пизды в пределах досягаемости, на грани войны. Чем меньше верил в жизнь, тем меньше приходилось терять. Мне терять было не особо чего - мне и моему средних размеров хую.
Мы маршировали и сочиняли неприличные песни, а добропорядочные американские мальчики из футбольной команды грозились надавать нам по заднице, но до этого дело почему-то никогда не доходило. Может, потому что мы были больше и злее. Для меня это было прекрасно - притворяться нацистом, а затем поворачиваться и объявлять, что мои конституционные права попрали.
Иногда я действительно давал волю чувствам. Помню, как-то раз в классе, выпив немного больше вина, чем нужно, со слезой в каждом глазу я сказал:
- Обещаю вам, едва ли эта война - последняя. Как только уничтожат одного врага, умудрятся найти другого. Это бесконечно и бессмысленно. Нет таких вещей, как хорошая война или плохая война.
В другой раз с трибуны на пустыре к югу от студгородка выступал коммунист. Очень правильный мальчик в очках без оправы, с прыщами, в черном свитере с продранными локтями. Я стоял и слушал, а со мною стояло несколько моих учеников. Один из них был белогвардейцем - Циркофф, его отца или деда убили красные во время русской революции. Он показал мне кулек гнилых помидоров:
- Когда скажешь, - шепнул он мне, - мы начнем их кидать.
Тут меня осенило, что мои ученики вовсе не слушали оратора, а если б даже и слушали, то все, что он говорил, не имело бы смысла. Мозги у них уже были настроены. Во всем мире так. Обладать хуем средних размеров внезапно не показалось мне самым худшим грехом.
- Циркофф, - сказал я, - убери помидоры.
- Хуйня, - ответил он, - вот бы гранаты вместо них.
В тот день я потерял контроль над своими учениками и ушел, а они остались метать свои гнилые помидоры.
Меня поставили в известность, что формируется новая Партия Авангарда. Дали адрес в Глендэйле, и я в тот же вечер туда поехал. Мы сидели в цоколе большого дома со своими бутылками вина и хуями разных размеров.
Стояли трибуна и стол, а по задней стене был растянут большой американский флаг. К трибуне вышел пышущий здоровьем американский мальчонка и предложил начать с того, чтобы отдать честь флагу и принести ему присягу.
Мне никогда не нравились присяги флагу. Скучно и глупозадо. Мне всегда больше хотелось принести присягу себе - но никуда не денешься, мы встали и присягнули. Затем - небольшая пауза, все садятся, чувствуя, будто их слегка изнасиловали.
Пышущий здоровьем американец начал говорить. Я узнал его - толстяк сидел на первой парте на занятиях по драматургии. Никогда не доверял таким типам. Обсосы. Обсосы и ничего больше. Он начал:
- Коммунистическая угроза должна быть остановлена. Мы собрались здесь, чтобы предпринять для этого меры. Мы предпримем законные меры и, возможно, незаконные меры, чтобы этого добиться...
Не помню всего остального. Мне было плевать на коммунистическую угрозу или на фашисткую угрозу. Мне хотелось набухаться, ебаться хотелось, хотелось хорошенько пожрать, хотелось петь за стаканом пива в грязном баре и курить сигару. Я был непросвещен. Я был олухом, орудием.
После собрания Циркофф и я вместе с одним бывшим учеником пошли в парк Вестлэйк, взяли напрокат лодку и попытались поймать себе на обед утку. Нам удалось славно надраться, утку мы не поймали и поняли, что на прокат лодки у нас всех денег не наберется.
Мы поплавали по мелкому озеру и поиграли в русскую рулетку пистолетом Циркоффа - всем повезло. Затем Циркофф поднялся при свете луны, пьяный, и прострелил дно лодки к чертям собачьим. Начала поступать вода, и мы погребли к берегу. На одной трети пути лодка потонула, и нам пришлось вылезать, мочить свои задницы и плестись к земле. Таким образом эта ночь закончилась хорошо и не была потрачена впустую...
Я поиграл в нациста еще некоторое время, плюя и на фашистов, и на коммунистов, и на американцев. Но мне становилось неинтересно. Фактически перед самым Пчрл-Харбором я это бросил. Веселуха кончилась. Я чувствовал, что скоро случится война, а туда мне не особенно хотелось - роль сознательного противника меня тоже не прельщала. Срань кошачья. Все бестолку. Мы с моим хуем средних размеров были в беде.
Я просиживал уроки молча, ждал. Студенты и преподаватели подкалывали меня. Я потерял напор, спустил пар, утратил пробивную силу. Все выпало у меня из рук. Это неизбежно случится. Все хуи в беде.
Моя учительница английского, довольно милая дама с прекрасными ногами, как-то раз попросила меня остаться после уроков:
- В чем дело, Чинаски? - спросила она.
- Я сдался, - ответил я.
- Ты имеешь в виду политику? - спросила она.
- Я имею в виду политику, - ответил я.
- Из тебя получится хороший моряк, - сказала она. Я вышел из класса...
Я сидел со своим лучшим другом, морским пехотинцем, в городском баре и пил пиво, когда это произошло. По радио играли музыку, затем передача прервалась. Нам сообщили: только что разбомбили Перл-Харбор. Объявили, что всем военнослужащим надлежит немедленно вернуться в свои части. Друг попросил, чтобы я доехал с ним на автобусе до Сан-Диего, предположив, что мы видимся, может быть, в последний раз. Он оказался прав.