В своей работе он опирался на рациональное, тщательно проверенное знание. На интуицию, позволявшую в хаосе событий отыскать слабую, едва звучащую тенденцию, которая вдруг превращалась в громогласную доминанту. Им двигало сладостное упоение увлекательной и опасной игрой, превращавшей жизнь в нескончаемый театр с фантастическими декорациями, с талантливыми актерами, со множеством спецэффектов, на которые наталкивало его неиссякаемое воображение. В своей профессии он чувствовал себя разносторонним ученым, гениальным режиссером, могущественным колдуном и магом, наподобие древних авгуров, изучавших кромки летящих по небу туч. Эти синоптики древности витали в облаках, предсказывая судьбу царей и полководцев, урожаи и засухи, рождение долгожданного наследника или пресечение династии. Их колдовство было небезопасным для них самих. Залетая слишком высоко в фиолетовые грозовые тучи в своих остроконечных колпаках и расшитых золотом красных одеждах, они становились мишенью потревоженных и разгневанных молний, падали обугленными на землю. И тогда взлохмаченная, с кровавыми волокнами и выпученными глазами голова авгура появлялась перед дворцом царя, насаженная на копье.
Полученный от коммунистов заказ на проведение предвыборной кампании был престижным и денежным, выводил его в когорту самых влиятельных политологов. Но не менее прельстительным было приглашение к сотрудничеству, которое поступило от крупнейшего нефтяного магната, главы нефтяной корпорации «Глюкос», Арнольда Маковского, который прислал приглашение Стрижайло посетить его загородный дом и «без галстуков» обсудить тонкие материи экономики и политики.
Жилище Маковского находилось среди дивных реликтовых сосняков, восхитительных лугов, нежно-зеленых холмов, в которых незамутнено и полноводно, с серебряными кругами от играющих рыб, текла Москва-река. Успенское шоссе, шелестя под колесами синим асфальтом, открывало великолепие средневековых замков и ампирных особняков, барочных дворцов и готических соборов, буддийских пагод и мавританских базилик. В них обитала знать, своими капризами и пристрастиями сочинившая в Подмосковье причудливую симфонию архитектурных стилей, где Парфенон соседствовал с Кельнским собором, а Версаль с храмом Василия Блаженного. Здесь жили министры и главы криминальных кланов, генералы милиции и звезды эстрады, чиновники таможенной службы и торговцы наркотиками, директора банков и чеченские авторитеты, иерархи церкви и держатели игорных домов. Жили дружно, одной большой семьей, любя Россию безответной любовью, что вынуждало их не подпускать слишком близко к своим усадьбам «бюджетников». Такое название, с легкой руки министра Починка, получил русский народ, загадочный и угрюмый, не способный ценить рафинированную архитектуру в стиле «Барвиха», «Горки», «Николина Гора», розово-белую, с колоннадами, золотыми крышами и мраморными основаниями, с лебедиными прудами и оленьими вольерами, – все то, чему суждено бесследно исчезнуть среди будущих революций и гражданских войн.
Так легкомысленно и мечтательно думал Стрижайло, подъезжая к жилищу Маковского. Чугунная изгородь из заостренных копий, строгая и величественная, не скрывала красневший за ней сосновый бор. Едва заметные электрические провода на фарфоровых изоляторах держали под током весь огромный заповедный участок. Неосторожно присевшая птица или не в меру разыгравшаяся белка, коснувшись проводов, превращались в трескучую вспышку, легкий опадающий пепел. Ворота, оснащенные камерами слежения, ультразвуковыми и инфракрасными датчиками, рентгеновскими лучами, открывались торжественно и медлительно, пропуская автомобиль сквозь строй охраны с рациями, пистолетами, короткоствольными автоматами. Узкий асфальт, усыпанный сосновыми шишками, струился среди смоляных стволов, которые вдруг расступались, открывая огромный солнечный луг, посреди которого стояла резиденция Маковского.
Она ничем не напоминала безвкусные дорогостоящие копии, взятые из учебников по истории архитектуры. Казалось, строение не касалось земли, оставляя под собой живую, поросшую цветами и травами землю. Парило в воздухе, словно фантастический инопланетный корабль, опираясь на тонкий, сверкающий луч. В нем чудились палубы, хрустальные иллюминаторы, обтекаемые поверхности крыльев и стабилизаторов, создававших подъемную силу, управлявших воздушными потоками. Не ощущалась тяжесть, не присутствовала гравитация, побеждался закон тяготения. Казалось, раздастся тончайший свист, затрепещет исходящий из днища луч, и вся громадная конструкция, сверкая сплавами, переливаясь радугами, воспарит над лугом, повиснет на мгновение среди сосновых вершин, а потом умчится в синеву, не оставив после себя помятых цветов и сожженной травы, не распугав перелетающих бабочек и шмелей.