Над всем витали купидоны. Сверкал фарфор, искрился хрусталь. На тележках перед угодливыми барменами стояли флаконы и бутылки, взлетали рубиновые и золотые искры, звякал подхваченный серебряными щипцами лед, плескались сочные душистые струи.
Стрижайло ликовал, разглядывая все это великолепие. Не потому, что был голоден и торопился вкусить яств.
А потому, что к этим великолепным столам его привело протестное шествие, революционные песни и марши, негодующий пролетариат, орденоносные ветераны. Политология, которой он занимался, умела объяснить перетекание народной демонстрации в банкет вождей, потускнелые лампасы хромого генерала в нежно-алые ленты семги, железное лицо ненавидящего тощего парня в лоснящийся бок жареного поросенка. Стрижайло озирал рыбные и мясные скульптуры, весело придумывая для них имена: «Осетр Ленин», «Барашек Сталин», «Поросенок Хрущев», «Индейка Брежнев». Вожди, поедая вкусную плоть тотемных животных, приобщались к истории партии.
– Товарищи, прошу наполнить бокалы!.. – на правах хозяина приглашал Семиженов, властно и дружелюбно поощряя гостей.
Еще в машинах, подъезжая к особняку, вожди оппозиции скинули простецкие плащи, пролетарские куртки, отцепили красные банты. Теперь, под античными купидонами ампирного зала, они были в великолепных костюмах от «Версаче», «Сен-Лорана» и «Дольче – Габбана». На сорочках от «Ферре» и «Ковалли» красовались галстуки от «Гуччи». Ноги, вольно поставленные, облекали туфли от «Альберто Гардиани» и «Пачиотти». На запястьях рук неброско сияли браслеты «Патек Филиппа» и «Ролекса». Выдержанные в сдержанных тонах облачения равнялись бюджету небольшой среднерусской губернии. Подтверждали респектабельность и значимость деятелей оппозиции, которая порвала с люмпенами подворотен, истерическими старухами и остервенелыми буянами, битыми многократно в уличных потасовках. Оппозиция заседала в парламенте, имела своих губернаторов, встречалась с Президентом, выезжала на парламентские ассамблеи Европы. Она одевалась в дорогих бутиках Охотного Ряда, лечилась в закрытых клиниках, строила дачи в районе Успенского шоссе, с видом на Москву-реку, по соседству с особняками видных чиновников и олигархов. Машины, на которых мчались оппозиционные лидеры в Думу, Кремль и правительство, были изготовлены на лучших заводах Европы, Америки и Японии, их окружали фиолетовые трепещущие нимбы, за ними мощно, как черные лакированные шкафы, колыхались джипы охраны, им отдавали честь постовые.
– Друзья. – Семиженов держал перед грудью рубиновый бокал с французским вином из драгоценной серии шато, блистая цыганскими глазами, воздев щегольской черный кок над белым высоким лбом. – Я счастлив принять вас в моей скромной резиденции, которую прошу считать интеллектуальным штабом оппозиции. – Он повел бокалом, заключая в окружность осетра, поросенка, индейку, щедро преподнося их гостям. – Поздравляю вас с праздником народного сопротивления, который объединил в нашем шествии тысячи и тысячи сторонников, рождая ужас власти, зависть противников. – Он говорил с аффектацией, возбуждаясь от собственных слов, как если бы невидимая рука гладила ему под рубашкой грудь. – Не секрет, что притягательность наших идей и действий во многом связана с нашим замечательным лидером, чье имя – Дышлов вполне может украсить борт атомного ледокола или послужить названием города-миллионника в «красном поясе» России. – Это была заготовка, которую он пронес через всю Москву и теперь использовал как тонкий эликсир обольщения. – Именно это имя объединяет сегодня все силы оппозиции, которая, не сомневаюсь, победит на предстоящих думских выборах. – Он сделал решительный жест, который накануне мог шлифовать перед зеркалом, держа пустой бокал. – Исход думских баталий предопределит выборы Президента, и нет нужды говорить, кто пойдет на выборы от нашего с вами движения. – Он жарко, страстно взглянул на Дышлова, источая из бокала волну рубинового света. – Заверяю вас, моих друзей и соратников, что заключенный между нами союз соблюдаю свято. Все мое достояние, все экономическое и организационное влияние отдаю компартии. Вижу себя ее верным членом и работником. С праздником, товарищи! – Он завершил тост воодушевленно, с невольным грузинским акцентом. Его лицо побледнело, черный кок отливал синевой, как оперение грача. Он обходил собравшихся, начиная с Дышлова, чокался, заглядывал жарко в глаза, и его красные губы нервно улыбались на белом, бескровном лице.