До сих пор Политбюро не предъявлен счёт и за роковое равнодушие к якобы неверию Сталина в дату начала войны, вылившееся в невиданную катастрофу. На её фоне меркнут даже страшные цифры репрессий. Если бы вероятность нападения не была такой явной, а составляла долю процента, то войска всё равно должны были находиться в боевой готовности, а не пребывать в расслабленном состоянии с летними отпусками, со строжайше контролируемой покраской самолётов и аэродромных сооружений, массовым ремонтом взлётных полос. Кроме того, буквально накануне войны и в течение нескольких дней после её начала были арестованы и вскоре расстреляны 19 главных сталинских «соколов», генералов-авиаторов, восемь из которых были Героями Советского Союза, а трое недавно благословлялись лично Сталиным на должность командующего Военно-воздушными силами СССР. Политбюро не имело права находиться в стороне от этих вопросов. Его непросительное бездействие привело к катастрофе начала войны, когда, вместо соотношения убитых 1 к 3 в нашу пользу как обороняющейся стороны, оно до конца 1941 г. было примерно 1 к 10 в пользу наступающих фашистов. В то же время разведка, подчинявшаяся Лаврентию Берии лишь до 3 февраля 1941 г., по различным каналам получала чёткие сведения и указывала, в том числе, на роковую дату 22 июня. По-видимому, для того чтобы отделаться от слишком настойчивого наркома, Сталин выделил из ведомства Лаврентия Берии НКГБ. Новому комиссариату была передана разведка, возглавляемая талантливым бериевским воспитанником Павлом Фитиным, попавшим в НКВД по оргнабору с должности редактора издательства «Сельхозгис» в 1938 г. Именно Фитин докладывал Сталину о дате предполагаемого нападения, однако не был им услышан. Во главе НКГБ был утверждён бывший заместитель и также воспитанник Лаврентия Берии ещё по работе в Грузии — Всеволод Меркулов. Он, как и Фитин, имел непосредственное отношение к литературе, а именно к драматургии. Его пьесы одно время с успехом шли в столичных театрах.
Эти кадровые решения Лаврентия Павловича, как и его сын, крупный специалист в области военного ракетостроения, молодой доктор технических наук, являются ярким штрихом к портрету маршала и ключом к пониманию его огромного вклада в организацию высокоинтеллектуального труда цвета академической науки и руководителей производства при создании ядерного оружия в рекордные сроки. Жестокостью и угрозами, как утверждают некоторые далёкие от реального производства авторы (например, Николай Сванидзе), задачу небывалой сложности, да ещё и с коллективом учёных мировой величины, таких как Ю.Б. Харитон, Я.Б. Зельдович, А.Ф. Иоффе, А.Д. Сахаров, решить было бы невозможно. В данном случае нужен был талант гениального дирижёра небывалым оркестром и могучий интеллект для выбора лучших из предлагаемых решений.
Для окончательных выводов о месте Лаврентия Берии и Никиты Хрущёва в истории необходимо провести тщательный анализ их деятельности. Задача облегчается тем, что оба они какое-то время являлись региональными руководителями, оставив заметный след в своих «вотчинах». Оба в той или иной мере участвовали в военных действиях, были членами Политбюро, входили в узкий сталинский и послесталинский властный круг. Важно оценить их вклад в развитие экономики и технического прогресса в СССР.
Переброска Хрущёва из Москвы (1934–1938) во второй год «Большого террора» в самую неспокойную и многочисленную республику — Украину — свидетельствует о его незаменимости в глазах Сталина для осуществления карательных целей. Хрущёв стал бесспорным «победителем» по масштабам репрессий в сравнении с первыми секретарями всех регионов Советского Союза, существенно уступавших по численности населения как Украине, так и Московской области. Статистика хрущёвских преступлений хранилась в подведомственных Берии архивах спецслужб. Боязнь разоблачения была одним из существенных мотивов ликвидации маршала, который, по-видимому, без согласования с Политбюро, начал информировать ЦК о «деле врачей». Подробные воспоминания об этом оставил Константин Симонов.