Виноградов медленно, словно колеблясь, приоткрыл тяжелую полотняную дверь, увидел Короткова, лежавшего на глубоко провисших под его телом носилках, и шагнул к нему. Нелевцева подала табуретку.
Коротков, накрытый белой простыней, лежал неподвижно, напряженно вытянувшись, и казался от этого длиннее и тоньше. Виноградов заметил его руки, лежавшие поверх простыни, и стиснутые кулаки.
В палатке, залитой ярким электрическим светом, шла послеоперационная суетня: сестры сбрасывали окровавленные бинты и марлю в большое эмалированное ведро, дезинфицировали инструменты и убирали их в стеклянный шкаф, накрывали чистой клеенкой столы, но Виноградов видел только лицо Короткова.
Лицо еще живого Короткова говорило, что все уже кончено, и это было страшнее, чем смерть. Виноградов опустил голову.
В это время в палатку вошел запыленный и грязный связной.
— Товарищ генерал!..
Нелевцева кинулась к нему, загораживая не то Виноградова, не то Короткова. Он отстранил Нелевцеву.
— От командира полка майора Бобычева, — доложил связной и протянул Виноградову конверт.
Виноградов, быстро взглянув на Короткова, вскрыл конверт. Командир полка доносил, что два часа назад по приказу Виноградова, переданному начальником штаба дивизии, два взвода третьей роты совершили вылазку на левом фланге, чем расстроили боевые порядки немцев.
«Немцы в количестве до батальона, — писал Бобычев, — отступили на этом участке на исходные к началу боя позиции, и группа продолжает движение, о чем доношу и прошу ваших указаний».
Виноградов встал.
— Викентий Николаевич, — сказал вдруг Коротков отчетливо.
— Я сейчас вернусь, Григорий Иванович, — ответил Виноградов обычным голосом и быстро вышел из палатки.
— Где у вас связь? — спросил он какую-то девушку с заплаканным лицом.
Девушка провела Виноградова на веранду с разноцветными стеклами. Он вызвал к телефону Егорушкина:
— Говорит Виноградов. Поднимай хозяйство.
Затем он с необычной для себя торопливостью поспешил обратно. Он спешил, чтобы успеть вернуться к еще живому Короткову и сказать ему об известии, которое считал самым важным с того дня, как началось немецкое наступление.
Несколько сот гитлеровцев дрогнули от удара небольшой группы нашей пехоты, дрогнули потому, что фашистский таран ослаб и стал чувствителен к новой силе, на него воздействующей.
У Виноградова было такое чувство, как будто он долго сдерживался, а сейчас открыл занавеску и увидел то, что так сильно хотел увидеть. Только это известие позволило ему отдать приказ полку Егорушкина — выступить и решить бой.
Виноградов все с той же торопливостью вошел в палатку, но, войдя, он ничего не сказал.
За эти несколько минут лицо Короткова стало совсем белым и удивительно тонким. Глаза его ничего не выражали, но взгляд был упорно устремлен в одну точку, и казалось, что этим сосредоточенным взглядом он удерживает исчезающую жизнь.
Виноградов тихо, словно не желая мешать этому взгляду, снова сел около Короткова.
В палатку уже доносился мерный гул марша и железное лязганье танков.
— Пошли… — медленно сказал Коротков, не отрывая взгляда от невидимой точки, и не докончил фразы. Пальцы его вдруг разжались и в последнем движении облегченно вытянулись.
Но Виноградов понял и это слово и то, что не договорил Коротков.
Он встал, наклонился к Короткову, молча дотронулся до его плеч и вышел из палатки, плотно прикрыв полотняную дверь.
В голубоватой дымке рассвета он увидел полк, в боевом порядке выходивший из рощи Фигурной.
АЛЕКСЕЙ АБАТУРОВ
I
Абатуров проснулся, но лежал тихо и не открывал глаз, стараясь продлить виденный сон.
Когда Абатуров убедился, что ему не заснуть, он попытался вспомнить удивительные события, которыми, как ему казалось, сон был переполнен. Он помнил, что видел во сне жену. Какой же она приснилась ему? Веселой и доверчивой, как в их первую встречу; или неожиданно ставшей чужой перед тем, как стать самой близкой, или по-домашнему уверенной, или серьезной и настороженной, как при их расставании? Пришел ли он к ней и тихо сел рядом, или здесь, на войне, появилась она, или, подчиняясь сну, оба явились в незнакомый им край свиданий?
Словно в солнечный полдень шел по нетронутому снегу — и вдруг твой след исчез. Но долго еще взволнована душа памятью о чистом и ярком снежном просторе.