Абатуров пристально смотрел на орудийные дымки, там и здесь плотными тучками стоящие в воздухе, на деревья со срезанными верхушками, на изменившиеся холмы, казавшиеся теперь пепельно-серыми, словно принявшими цвет неба.
Он подошел к рации:
— Бороздина вызывайте!
— «Лось», «Лось», «Лось»… — начал Чуважов, искоса поглядывая на Абатурова и догадываясь, что сейчас он передаст решительные слова.
— Старший лейтенант Бороздин вас слушает, — сказал Чуважов.
— Передавайте, — сказал Абатуров радисту. — Нет… Дай-ка я сам. — Он взял от Чуважова наушники, надел их и, держа микрофон прямо перед собой, сказал:
— Начинайте штурм фашистского гарнизона в Грачах. Ясно меня слышите?
— Ясно слышу, — отвечал счастливый голос Бороздина.
IV
Абатуров приказал Бояринову повернуть роту и, встречая огнем бегущих из Грачей гитлеровцев, с юга ворваться в Грачи.
Абатуров шел в цепи. В этой же цепи шли Бухарцев, голова которого поверх повязки была замотана камуфляжной робой, и Чуважов с походной рацией на спине. Последняя радиограмма, которую передал Абатуров Лобовикову и Бороздину, расшифровывалась так:
«Перехожу на новый НП: Грачи, дом отдыха».
Бойцы, находившиеся в цепи, были утомлены боем, но в то же время они втянулись в него, и теперь, проверив в трудном бою правильность абатуровского плана, шли уверенно и охотно.
Время от времени командир роты передавал по цепи короткие команды, которые за грохотом артиллерии скорее угадывались, чем были слышны.
Абатуров видел лицо Бояринова, темное от грязи и казавшееся сейчас более взрослым, чем обычно. И это повзрослевшее лицо и простуженный голос делали Бояринова по-особенному близким. Он подумал, что чувство это было бы еще сильнее, если бы он утром, в ответ на доверие Бояринова, рассказал, что́ значит для него поход в Грачи.
— Немцы!.. — сдавленным голосом крикнул вдруг один из бойцов.
— Готовьсь! — пронеслось по цепи. Щелкнули затворы.
— Отставить команду!.. Не стрелять! — в ту же минуту крикнул Бояринов и в несколько прыжков очутился подле Абатурова.
— Что там? — недовольно спросил Абатуров. — Почему задерживаете огонь?
Бояринов растерянно подал ему бинокль.
— Посмотрите сами… товарищ капитан.
Абатуров схватил бинокль. Прошла минута — он не отрывал бинокля от глаз.
— Рассыпьте цепь, — произнес наконец Абатуров, продолжая смотреть в бинокль и словно слившись с ним, — залечь… не стрелять… подпустить — и врукопашную… Исполняйте! — Он тут же лег и, не чувствуя холода, всем телом прижался к земле. Прошла еще минута. Горькие струйки тающего снега забивались ему в рот и уши.
Он стал отсчитывать секунды. Он закрыл глаза, чтобы лучше представить себе то, что видел в бинокль.
Он видел в бинокль женщин, женщин с поднятыми руками, медленно идущих впереди фашистов.
Еще двадцать секунд, еще двадцать… Он почувствовал на своем лице катышки мерзлого снега. Идут прямо на нас. Еще двадцать секунд, еще десять… В бинокль он не мог разглядеть их лиц… Еще десять секунд, еще десять…
Надо командовать… Еще пять секунд… Кажется, он не знает такой команды… Пять секунд… Пять секунд…
— За мной! — сказал Абатуров и резко оторвался от земли.
Он так и не разглядел женских лиц, мелькнувших перед ним. Внезапно для самого себя он очутился среди фашистов и пистолетом ударил одного из них. Каска слетела с головы гитлеровца. Абатуров выстрелил.
Казалось, не выстрели он — и люди забыли бы, что у них есть оружие. Каждому было необходимо вплотную сойтись с врагом, схватить за горло и чувствовать, как слабеет под рукой враг, ударом кулака свалить врага насмерть.
Весь день Абатуров руководил боем, в котором участвовала самая современная техника. Сейчас он дрался в бою, в котором оружием была человеческая сила.
Ударами прикладов выбивали из рук автоматы, саперными лопатами рассекали головы, поднимали на штык…
И только после того как с врагами было покончено, Абатуров взглянул на женщин.
Сначала он увидел одну, только одну, совсем седую, в рваном ватнике с непокрытой головой. Без крика она рванулась к Абатурову и обняла его.
И вслед за ней и другие обступили Абатурова. Он знал, что не имеет права задерживаться здесь, что сейчас дорога́ каждая минута, но все стоял и вглядывался в их лица.
Наташи не было среди них, но она м о г л а з д е с ь б ы т ь, и на ее лице он увидел бы те же слезы физических и душевных мук, и в ее взгляде нашел бы то же выражение заново начинающейся жизни.