— Автомат, товарищ капитан. Оружия хватает… — он показал на убитых.
Дальше траншея делала изгиб. На самом сгибе был установлен второй немецкий пулемет. Возле него — Ларин видел издали — трое людей. Он выругался и крикнул:
— Приказано было рассредоточиться!
Один из них обернулся — Ларин увидел нашивки сержанта.
— Сержант Трофимов, бойцы Волошин и Ильюшин заняты операцией, товарищ капитан. Закончим и рассредоточимся.
Сейчас только Ларин заметил в руках сержанта большую деревянную иглу со вдетой в ушко суровой ниткой.
— Рану открытой нельзя оставлять, — наставительно сказал Трофимов, когда Ларин подошел к нему. Рядом с сержантом, вытянув руку, сидел боец. Рука у бойца была разрезана осколком, как ножом. Сержант сшивал края кожи.
— А у тебя что? — спросил Ларин второго бойца, юношу лет семнадцати.
— Пустяки у него, товарищ капитан, — сказал Трофимов. — Чуть голову задело.
— Легонько, — тихо подтвердил молоденький боец.
Пройдя метров пятьдесят, Ларин обнаружил еще одного раненого. Это был Сарманов, тоже из взвода управления дивизиона, пожилой и очень опытный боец, рабочий по гражданской службе, и, кажется, очень высокой квалификации. Ларин поставил его к ручному пулемету. После того как был убит друг Сарманова — Волков, Сарманов спарил два ручных пулемета и неизвестно как справлялся с ними.
Ларин любил Сарманова. Он обнял его и сказал:
— Вот, товарищ Сарманов, какой переплет.
— Людям, может, еще хуже приходится, — отвечал Сарманов. — На то и война.
— Вот-вот… Хорошо сказал. — Ларин почувствовал, как все в нем вдруг встрепенулось. — Хороший ты человек, Сарманов. Выберемся отсюда, я за тебя в партию буду ручаться.
— Я, товарищ капитан, перед боем в партию вступил. Забыли?
— Забыл, — сказал Ларин, досадуя на себя. — Извини, Сарманов, забыл.
— И без курева проживу. И без жратвы. Все выдержу, — говорил Сарманов крутыми, короткими фразами, не глядя на Ларина.
— Вырвемся, — сказал Ларин убежденно.
Ему и впрямь показалось, что все будет хорошо. И он сейчас не думал о том, что траншея полна убитых, и что умер Петренко, и что он, Ларин, — единственный офицер, оставшийся в живых.
Еще раз траншея изогнулась. Снова на сгибе Ларин увидел пулеметчика. Но станковый пулемет был разбит, и боец из стрелкового батальона, по фамилии Калач, лежал за ручным пулеметом.
И еще один человек из стрелкового батальона был жив: ефрейтор Вашугин, здоровый детина со свирепым лицом. Когда Ларин подошел к нему, Вашугин сказал:
— Меня не агитируйте, товарищ капитан. Я свое дело знаю. — Все его крупное тело было обвешано гранатами. Рядом лежал мешок, до краев наполненный немецкими гранатами-лимонками.
Ларин вполз в свою воронку.
— Ну что, что? — спросил он Богданова.
Богданов снял наушники и подал их Ларину.
— Чего-то говорят, а чего — не слышно.
— Как это не слышно? Вокруг все тихо, а он не слышит.
Он надел наушники и крикнул:
— Ларин слушает!
Огромная и плотная, как живое тело, двинулась на него тишина.
Откуда-то издалека, как будто с другого конца тишины, Ларин услышал голос. Но слова были неразличимы. Казалось, они не могут прорваться сквозь толщу тишины и глохнут, и исчезают.
Еще раз Ларин крикнул:
— Ларин слушает! — И ясно представил себе, как его слова обрываются раньше, чем их может услышать командир полка.
— Питание кончилось, — сказал Богданов.
Наморщив лоб, Ларин глядел на рацию. Этот никчемный черный ящик можно было выбросить так же, как уже были выброшены часы, бинокль, компас.
Начался день. Большие сонные мухи двинулись в поход на траншею, не отличая живых от мертвых.
Прошелестел снаряд и разорвался с сухим треском. Вслед за ним с тем же сухим треском стали рваться другие снаряды. Тонкий посвист был здесь едва слышен.
— Богданов, — сказал Ларин, — старший лейтенант Петренко умер. Если меня убьют, будешь командовать людьми.
— Слушаю, — ответил Богданов.
— Богданов!
— Здесь, товарищ капитан.
— Решение я принял: стемнеет — будем пробиваться к своим. Ясно?
Богданов повторил приказ.
Когда Ларин понял, что связь с командованием потеряна и что больше ждать нельзя, он прежде всего подумал о том, что сказать людям, которыми он командовал.
«Нас осталось четырнадцать человек. У нас нет ни воды, ни пищи. Кончилась связь. К нам не смогли пробиться на помощь. Нам надо пробиться к своим. Пробиваться к своим сейчас — не расчет. Мы будем пробиваться ночью. А сегодня мы снова отобьем немцев».