И вот Ларин снова здесь, и снова после боя. Теперь он был у себя дома.
Ларин заметил, что Ольга не дает матери ухаживать за ним. Сама пододвигает то стакан, то тарелку, сама нарезала ему хлеба, положила сахару — и эти обычные движения были сейчас той необходимой между ними связью, которую нашла Ольга и за которую Ларин был ей благодарен.
— Проводишь меня до завода?
— Конечно!
Когда они вышли на улицу, Ольга спросила:
— Заметил, как мама постарела?
Ларин кивнул головой.
— Это все из-за Николая. У них в школе младших лейтенантов выпуск на днях — и на фронт. Мама боится. Что с ней сделаешь? — прибавила она грустно и взяла Ларина под руку. — Так ты с братом и не познакомился. А хороший паренек… Совсем еще мальчик, и уже настоящий мужчина.
Свернули на бульвар Профсоюзов. Шли молча. На набережной Ольга предложила:
— Постоим немного. Есть еще время. Успею.
Подошли к парапету, смотрели на Неву — глубокую, чистую, не отягощенную нефтяными кругами. Волна несла на себе белый гребешок, вдруг окунала его, гребешок нырял и через мгновение, как опытный пловец, возникал на другой волне.
— Я о тебе много думал, Ольга, — сказал Ларин.
Он не чувствовал неправды в этих словах. Но когда же он думал об Ольге? В разрушенной траншее? Когда погиб Петренко? Когда пробивались к своим?
Он не думал тогда об Ольге, но сейчас Ларину казалось, что ощущение их близости не покидало его и в разрушенной траншее, и когда прервалась связь с дивизией, и когда он увидел Снимщикова.
— Пора, Павлик, идем!
Ларину хотелось сказать: «Еще немного побудем здесь», но, взглянув на ее озабоченное лицо, он ничего не сказал.
Переходя мост, Ольга спросила:
— Слышишь?
Короткие удары, как будто кто-то вдали ударил в барабан.
— Пойдем поскорее. Обстрел.
Далеко впереди рассыпчатый грохот. Теперь — позади них. Снова впереди, но ближе. И еще ближе — позади них.
— Они нас в вилку берут, — сказал Ларин серьезно, словно и впрямь их двоих в Ленинграде искали немцы.
С быстротой курьерского поезда промчался трамвай по Восьмой линии. И вдруг резко остановился. Сразу стало людно. Где-то зазвенело стекло. И словно звон этот был сигналом к разрушению, рухнула какая-то тяжесть, увлекла за собой другую, грозя обвалом всей неизвестной громаде.
Ларин втащил Ольгу в подворотню. Здесь уже стояло несколько человек. Старик в безрукавке и роговых очках, женщина с ребенком на руках и еще две женщины, обе с портфелями.
Разрушение продолжалось. Не было слышно свиста, только падение невидимых тяжестей заставляло вздрагивать улицу.
— А как вы думаете, товарищ капитан, какого калибра снаряды? — спросил Ларина старик в безрукавке.
— Не знаю, не могу определить…
— Калибр двести десять, — сказал старик в безрукавке и посмотрел на Ларина поверх очков. — Вот так-то.
— Проехало! — сказала женщина с портфелем, прислушиваясь.
Ларин тоже прислушался. Падение тяжестей прекратилось. Снова был слышен рассыпчатый грохот вдали.
— Второй раз он по тем же местам не стреляет, — робко сказала женщина с ребенком на руках.
— Глупая примета, — заметил старик в безрукавке и вышел на улицу.
Панель и мостовая были засыпаны щебнем и стеклом. На углу остановился автомобиль скорой помощи. Из него выскочили девушки с носилками.
— Трамвай пошел! — крикнула Ольга и помчалась к остановке. Ларин за ней.
В проходной завода они расстались, и Ларин обещал ровно в четыре прийти сюда за женой.
Ларин подошел к окошечку дежурного, попросил выписать пропуск к директору завода.
— Скоро, товарищ капитан, немцев прогоним? — спросила старуха вахтерша, передавая Ларину пропуск. — Каждый день по заводу шпарит. Шпарит и шпарит… — Она хотела еще что-то сказать, но, взглянув Ларину в лицо, только вздохнула: — Пройдите двор, по левую руку от садика — заводоуправление.
Грачев ласково принял Ларина, обнял, расцеловал. Ларин отдал ему письмо Смоляра. Грачев неторопливо ножичком вскрыл конверт, вынул письмо, прочитал внимательно, затем, снова вложив его в конверт, спрятал в ящик.