— Считаю, — сказал он, — что капитан Петунин глубоко неправ. Он рассуждает согласно уставу. Боекомплект — и точка. Пункт такой-то. Но война ломает одни нормы и создает другие. Снаряды, которыми мы будем стрелять, сделаны руками ленинградских работниц, а это в наших условиях постоянной нехватки снарядов равносильно тому, что у нас по два боекомплекта.
Когда Хрусталев сел, никто не взглянул на него. Все смотрели на командира полка. Возможно, что если бы Смоляр произнес эти слова, то они бы стали крылатыми, но Хрусталев… Все знали, сколько раз мучил он буквой устава молодежь, всем известно было и его отношение к «барышням-многостаночницам», как он называл ленинградских женщин.
«Ну же, ну! — мысленно торопил Ларин Смоляра. — Скажи же ему пару крепких слов».
Смоляр не торопясь встал и, прямо глядя в лицо Хрусталеву, сказал отчетливо, разделяя слова по слогам:
— Товарищи офицеры, довожу до вашего сведения, что снарядами фронт полностью обеспечен. Этому мы обязаны героическим трудящимся Ленинграда. Командиры дивизионов могут получить снаряды дополнительно до двух полных боекомплектов, что же касается майора Хрусталева, то результаты его стрельбы я буду оценивать, исходя из предложенного им расчета: то есть буду считать, что в бою он имеет не два, а четыре боекомплекта. — И Ларину показалось, что в глазах Смоляра мелькнула недобрая усмешка.
Через два часа после начала операции дивизия овладела двумя немецкими траншеями. Начался бой за третью траншею. Снимщиков и Ларин перешли на новый командный пункт.
Надрываясь, кричали телефонисты:
— Стремительный бросок… Успех… Сломили сопротивление…
Пехота дралась в третьей траншее, и Снимщиков ввел резервную роту в бой. Ларин знал, что Снимщиков формировал эту роту из людей бывалых, видавших виды. По тому, как двинулись люди, Ларин понял, что они способны на многое. Соединился со Смоляром. Боясь, что Смоляр неправильно истолкует его просьбу о поддержке (не справляешься, мол, с дивизионом!), сбивчиво объяснил обстановку.
— Каша во рту! Ничего не понимаю! — сердито крикнул Смоляр.
Ларин решился:
— Товарищ подполковник, здесь люди на все способны. Надо их окрылить.
Смоляр выругался, бросил трубку. Рота еще не дошла до третьей траншеи, как Смоляр поддержал ее огнем всего полка. Снимщиков понял это, обнял Ларина, закричал «ура».
Командир дивизии тотчас отдал приказ стрелковому полку закрепить успех роты бывалых.
Снова надрывались телефонисты:
— Успешное продвижение… Занята третья траншея… В наших руках…
В это время ударила немецкая артиллерия. Первые четыре часа немцы стреляли вяло. Ларин говорил Снимщикову: «Не обольщайся, они еще не пришли в себя после нашего рывка». Но радость от того, что рывок осуществлен удачно, что гитлеровцы побежали, — будь они прокляты, дайте им огонька под спину! — эта радость была сильнее всех умозрительных соображений.
Но сейчас, когда ударила фашистская артиллерия, радость сменилась беспокойством.
Удар был такой силы, какой Ларин еще никогда не испытывал. Тысячи тонн металла были вложены в фашистский кулак, и всю эту массу кулак разламывал и расплющивал, равномерно обрушиваясь на третью траншею. Больше не было слышно ни выстрелов, ни полетов снарядов, ни их падения и разрывов. В тупой безысходности фашистский кулак разбивал землю, не разбирая — бьет ли он еще по живому или уже по мертвому.
Первая мысль Ларина, когда он понял, что эта страшная сила им еще не изведана, была: «Нельзя больше оставаться здесь, надо быть в третьей траншее». Он чувствовал, что ноги его стали тяжелыми и словно негнущимися, но мысль работала легко и точно, и это несовпадение следовало переломить.
Ларин попробовал соединиться со Смоляром, но связь была порвана. С командирами батарей тоже не было связи. Ларин прокричал в ухо начальнику штаба:
— Придется тянуть новую нитку к командиру полка! А я потяну связь в траншею!
— Идем, идем, там впереди все узнаем, — говорил Снимщиков. Всегда румяное его лицо было теперь белым. Ларин скорее догадывался, чем понимал то, что говорил Снимщиков. Ему показалось, что и у Снимщикова сейчас то же ощущение: каменные ноги, но мысль работает ясно. И у разведчиков — у Богданова, у Воронкова, у Чурина, у Буклана — то же ощущение. Но мысль о том, что они должны быть в третьей траншее, потому что третью траншею нельзя отдать немцам, повела их вперед.
Они ползли к третьей траншее, и Семушкин, дрожа и плача и поминутно выплевывая землю, тянул связь.