Говорили, что «немцам дадут пить — будь здоров». И что «куй железо, пока горячо», и что самое время «воткнуть немцам», потому что на Украине немцев уже к Днепру прижали.
Один из вновь прибывших бойцов сообщил, что в учебной бригаде перед отправкой в Кирики полковник произнес речь, что вот поздравляю вас, вам выпала честь снять осаду. Другой ссылался на своего шурина, работающего на ответственном посту в Ленинграде. Шурин заявил, что «через месяц немец побежит». Третий слышал по радио выступление писателя (фамилии он не запомнил); писатель сказал, что будет наступление.
Дыма без огня не бывает. Шел тысяча девятьсот сорок третий год — год великих надежд и великих свершений. Возможно, конечно, что боец не так понял напутственное слово полковника, а «шурин» просто-напросто болтун; возможно, что и писатель говорил свойственным ему образным языком. Но и без этих обычных и согревающих сердце слухов ощущение, что военные события скоро развернутся под Ленинградом, владело каждым воюющим человеком. И практический вопрос, как будет воевать полк после понесенных потерь и смогут ли новые люди достойно заменить погибших, неотступно преследовал и Ларина, и Макарьева, и всех тех, кто остался жив после взятия высоты и кому была дорога боевая слава полка.
Только вчера Ларин получил письмо от Снимщикова. Ему сделали операцию, но не очень удачно и намекнули, что, быть может, придется оперировать еще раз. Снимщиков тоже разделял общее настроение и писал, что вот, дескать, воевал-воевал, а теперь, когда пришли решительные дни, вышел из строя. По письму было видно, что в госпитале только и говорили о будущих военных делах, и Ларин ясно представил себе Снимщикова, как тот заглядывает в лицо врача и просит поторопиться с выпиской, потому что ведь э т о может скоро начаться.
До вчерашнего дня полком временно командовал начальник штаба, и только вчера прибыл новый командир подполковник Макеев.
Ларин еще не видел его. Ординарец Ларина, придя из штаба, сказал:
— Новый-то подполковник… — и замялся, поджав губы.
— Ну что? — спросил Ларин раздраженно.
— Ничего… Вежливый такой.
И это выражение «вежливый» прозвучало у ординарца укоризненно. Ларин слышал то, чего ординарец не досказал: «Не такой, каким был наш Батя».
Выйдя из землянки, Ларин услышал ругань. Это ему не понравилось. Несколько бойцов из штабной батареи таскали бревна, видимо, для какого-то укрытия, а Богданов, стоя на камне, ругал их последними словами.
— Старшина! — крикнул Ларин.
Богданов подбежал к нему.
— Чего это вы разорались?
— Да как же, — отвечал Богданов, делая обиженное лицо. — Ведь это соображения нет. Волокут по земле бревна, а их на плечах переносить куда удобней. Затрата энергии, товарищ капитан.
— Ладно, ладно, — сказал Ларин. — Народ новый, и необязательно им по-твоему работать. Нечего орать.
— Новые-то они новые, — сказал Богданов недовольно, — да пора бы уже привыкать.
В глубине души Ларин сочувствовал Богданову. Вероятно, и Богданов, так же как и он, думает об одном: а как эти люди будут в бою?
— Я в первую батарею иду, — сказал Ларин. — Пошли-ка вместе, старшина.
Богданов повеселел. Всю дорогу он рассказывал Ларину о новых бойцах и одного даже похвалил.
Командир батареи беспалый Воробьев, отрапортовав, присоединился к Ларину. Вместе они осматривали хозяйство. Ларин делал замечания, по привычке записывая наблюдения. Богданов тоже изредка вставлял словечко, и Воробьев косился на него, принимая Богданова за адъютанта командира дивизиона.
Подошли к первому орудию новиковского взвода. Навстречу Ларину выскочил гигант Вашугин.
— Наводчик Вашугин. Индивидуально занимаюсь с бойцами материальной частью. Разрешите доложить: командир орудия здесь неподалеку.
— Индивидуально занимаешься? — усмехнувшись, переспросил Ларин.
— Так точно, товарищ капитан.
— Важно! Когда же ты наводчиком стал?
— Во время операции, товарищ капитан. Капитан Макарьев приказал. У нас тогда весь расчет перебили. Меня сам Батя хвалил, — прибавил он тем же гордым тоном, каким давно служившие бойцы говорили о Смоляре. — А вот и командир взвода, — сказал Вашугин, кивнув головой в сторону Новикова.
Подбежав на положенное расстояние, Новиков сделал три шага вперед и доложил. Вся его фигура, и лицо, и сомкнутые брови говорили о том, что больше всего он боится допустить малейшую фамильярность в отношении Ларина.
Все эти дни Ларин был очень занят, и встречи с Новиковым носили сугубо служебный характер. А Ларину хотелось согреть, приласкать Ольгиного брата. Николай должен почувствовать себя как дома в ларинском дивизионе.