Он вовсе не шутит. Да и почему он должен шутить? Заместителю по строевой положено командовать.
Шорников перевел дыхание, осмотрелся, подошел к микрофону и каким-то надрывным, неокрепшим голосом произнес первую команду. Загремела и, казалось, весь свет оглушила музыка. Дрожит земля, пыль клубами перекатывается по вытоптанному песку — не песку, а пеплу, потому что пыль бывает тяжелее, а эта поднималась в воздух невесомой, как дым, окутала трибуну, ничего не видно.
— Хорошо! — закричал полковник. — Выше ногу! Раз-два! Выше! Раз-два!
Казалось, он не выдержит и сейчас перемахнет через барьер трибуны и затопает в голове строя — поступь полка сразу станет тверже и там, где он пройдет, земля прогнется, потечет река.
— Ну, как парад? — спросил Огульчанский.
— Пыли многовато.
Огульчанский долго хохотал.
— От пыли никуда не деться. Это вам не штаб, где с бумажками возятся. Но ничего — принюхаетесь! И командовать привыкнете. А меня, брат, хлебом не корми, но чтобы мог перед строем постоять. Я с детства почему-то все время хотел представить себе Наполеона — как он чувствовал себя перед своей победоносной армией? Наверное, мороз пробегал по коже!
Уже после отбоя Огульчанский пришел к Шорникову в казарму и, как самую радостную весть, сообщил, что предстоит выезд в пустыню — на много дней.
Шорников уже был в постели, полковник присел на койку, закурил, втянул весь дым и не выдохнул, впитал в себя. От него разило никотином.
Опять они вспоминали свой прославленный гвардейский Сталинградский корпус, однополчан, многие из которых стали высокими начальниками.
— А я вот угодил в эту дыру! — сказал Огульчанский. — И все друзья позабыли. Недаром в песне поется: «Все други, все приятели до черного лишь дня».
— Но какие у вас черные дни? Не многие ведь из наших сталинградцев, заслуженных фронтовиков, достигли вашего положения.
— Вы просто не понимаете меня! Надо же иметь хоть элементарную чуткость. Я ведь потерял дивизию! Служил верой и правдой. И никому об этом не говорю — только вам!
— Благодарю за доверие. Но вы уж меня не подминайте своим авторитетом. Если хотите, чтобы я всегда был с вами откровенен.
— А как же иначе? И мы с вами еще постараемся доказать, что не лыком шиты!
— На меня вы можете положиться.
Огульчанский пожал ему руку и вышел за дверь.
Шорникову показалось, что полковник не понял его: Огульчанскому нужен просто верноподданный, а он подразумевал долг, перед которым все равны.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В половине второго ночи за Шорниковым прибежал посыльный:
— Вас вызывают к телефону, товарищ подполковник.
— Кому это я понадобился?
— Не знаю. Из штаба округа. Приказано найти вас срочно.
«Может, маршал Хлебников?»
Трубка лежала перед дежурным на столе. Не успел Шорников ее поднести к уху, как услышал:
— Извини, старина, это я — Сорокин. Днем до тебя не дозвониться. Забронируй для меня, пожалуйста, номер в гостинице.
— С душем тебе или без душа?
— Конечно, с душем!
Шорников вышел на улицу и остановился у клумбы, которую солдаты перекопали и посеяли какие-то цветочки.
Неожиданно похолодало. Яркие звезды и ветер. Сущая зима, только не было снега.
А в Москве десять часов вечера, совсем раннее время; и Елена с Оленькой, конечно, не спят. Может, сидят за столом на кухне и пьют чай.
И тут же подумал другое: а что, если Оленька не ест и не пьет, обливаясь слезами, твердит свое: «Хочу к папе!»? Слишком мало дней у них было для того, чтобы они сошлись.
В первую же ночь, когда войска вышли на учения, начался дождь.
— Вот повезло! — сказал Шорников. — Воздух освежит и пыль прибьет.
— Да, шибко «повезло», — ответил Огульчанский. — Если мы не перейдем с ходу Черный овраг, то горя хватим.
— Я смотрел по карте, там все вроде нормально.
— По карте действительно все нормально. Но с одной картой тут не проживешь.
Они ехали вместе в газике. Полковник Огульчанский сидел впереди, рядом с водителем, а Шорников позади, у рации. Колонна тянулась за ними — бронетранспортеры и машины с пушками и минометами на прицепе, танки с десантом.
— Черт знает что! — нервничал командир полка. — Вот так всегда — когда бедному жениться.
Гроза в пустыне ни с чем не сравнима. Особенно ночью. Молнии плюхаются с неба о землю и разбиваются в лепешку — то там, то здесь возникают какие-то яркие пятна. Громовой гул перекатывается шквалом, встречается с другим таким же гулом и разваливается на куски, сотрясая планету.