— Но разве этого мало?
— Может, меня не взяли разведчицей только потому, что с первых дней войны отец числится в списках без вести пропавших.
— Он кем был у вас?
— Старшим политруком.
Неожиданно кто-то открыл дверь и стал подниматься по ступенькам лесенки.
— Хозяйка дома? Принимайте гостей.
Прибыл Климов. С ним лейтенант Шевчик, сонливо склоняет голову набок, как бык.
— Вам кого нужно, товарищ гвардии капитан? — остановила Климова рукой Марина.
— Вас, дорогая. Только вас. — Он еще не видит, что я сижу здесь.
Марина уже в наушниках, старается показать, что она занята, на дежурстве.
Шевчик толкает Климова, тот оборачивается и замечает меня:
— О, да мы, оказывается, запоздали! Тут уже комсомол занимается воспитательной работой.
Я вышел, надеясь, что и Климов выйдет, но он остался. Поджидаю его у машины, на крыле которой сидел Шевчик.
Высокая полная луна сияла над лесом, по всему небу яркая россыпь звезд. Дымы солдатских костров повисали над верхушками деревьев. В той стороне, где проходила линия фронта, рассеянное зарево. Вспыхивают ракеты. Поднимаются и гаснут, будто их кто-то задувает.
Слышно, как разговаривают Марина и Климов.
— Разве вы не знаете, что в машину с рацией нельзя заходить посторонним?
— Всё мы знаем, Мариночка. Поэтому и предлагаем прогуляться. Где ваша подружка? Пусть подежурит. Скажите, что я просил.
— Уходите!
— Не надо так категорически.
— Что же делать, если вы не понимаете русского языка.
— Все ясно. Ухожу.
Мы втроем направились к дороге.
— Тебя тоже выдворили? — спрашивает Климов.
— Тоже.
— Ничего, еще не все потеряно. — Он посмотрел на свои танковые часы со светящимся циферблатом. — Можно навестить госпиталь. Хорошим шагом два часа туда, два обратно.
— А зачем?
Он рассмеялся:
— К девочкам, старина! К девочкам.
— К тому времени девочки уже спать будут.
— А мы разбудим.
Я решил любой ценой задержать их: попадутся на глаза корпусному начальству, будет шум.
— Напрасно, хлопцы, — говорю. — Все девочки там давно уже заняты.
— Вполне возможно, — соглашается Климов. — Люди не терялись. Только мы лопухи. Так идем или нет?
— Нет.
Шевчик колеблется, молчит.
— И ты трусишь? — говорит ему Климов. — Подержи себя за коленки, если не хочешь подержаться за коленочки какой-нибудь сестрички в белом халате. Ты не смотри на Михалева, он отправит нас спать, а сам к ней… Я все понял! — погрозил он мне пальцем. — Но я тебе не завидую. Не та ты птица, чтобы она тебе досталась. Зря стараешься. Или лови момент. Промедление смерти подобно! Но ты всегда был не от мира сего. Представляю, о чем ты с девушками толкуешь, когда остаешься с ними наедине. Наверное, стихи читаешь? А потом они перед тобой недотрог изображают. А женщина есть женщина. Что ты с ними на нежность нажимаешь?
— Может, ты в чем-то и прав, но хватит.
— Я молчу. Только не обижайся. Я ведь мелю всякий бред не от хорошей жизни. Если бы я кого-нибудь любил и меня любили, может быть, и я пел бы соловьем. А так… Пока не поцелует болванка. Она нас не чурается — и ротных и взводных. Пропахших газойлем и пылью. Ты ведь сам все знаешь, такой же, как и мы.
— Идемте, ребята, спать. Наши девушки от нас не уйдут.
Климов стал обнимать меня:
— Разреши, я тебя поцелую за это!
— Не стоит.
— Нет, стоит. Ты сам еще не знаешь, что ты сказал!.. А теперь можно и по домам. Подурачились, и хватит. Уснем с верой в любовь… И на кой черт эти девчата на фронте! Только мутят души у нашего брата. Моряки мудрее, они на флот баб не пускают. Будь здоров! — Климов взял Шевчика под руку, и они зашлепали мокрыми сапогами по лужам.
14
Чернова отправили в роту. На марше у колымаги отказало рулевое управление, и она врезалась в дерево, радиатор пробило насквозь в нескольких местах. Ремонтировать ее не стали, бросили на дороге. Глотюк верит, что Чернов умышленно разбил колымагу, чтобы избавиться от нее, — трофейная, никакого ответа.
Еду на танке. Дремлется, поэтому на всякий случай пристегнул себя ремнем к скобе на башне, чтобы не свалиться под гусеницы следом идущей машины. Качает и бросает. И пыль, и грязь, и мазут — все на мне.