— Не повезло вашему товарищу.
— Я не о том… Доверие, которое нам оказывают, обязывает нас больше всего бояться переоценить свои возможности.
— Неужели мне нельзя доверить дивизию?
— Вам ее уже доверяли.
— Вашему товарищу тоже потом другие фронты доверяли.
Маршал ничего не сказал.
— Неужели у меня все так уж плохо?
— Не все плохо. И десять лет назад я бы, пожалуй, доверил вам дивизию. А сегодня не могу. Не имею права, Перед Россией, перед временем… Извините, но вы сами принудили меня к этой откровенности.
— Ничего, нервы у меня железные.
— Это хорошо и плохо. И я хочу, чтобы вы меня поняли. Вас можно поставить на дивизию. Порядок будет. Но штат пришлось бы увеличить намного. Рядом с вами пришлось бы поставить несколько заместителей и помощников — компетентных людей. Но такие, «чисто руководители», сегодня никому не нужны. Стали бы вы уважать своего начальника, который на каждом шагу показывал свое невежество? Нет. И тут точка! Унизительно не тогда, когда ты на скромной должности, а когда на большой, но тебя перестают уважать.
— Конечно, конечно… Вы вначале говорили про загадку.
— Да, говорил.
— Какую же загадку вы мне зададите?
— Вам ее задала сама жизнь.
Наверное, Огульчанский не все понял в этих словах, но кивнул и стал собираться.
— Разрешите идти, товарищ маршал? — Он повернулся, разворотив сапогами песок, и лихо двинулся к выходу.
Хлебников набросил на плечи плащ и вышел из палатки. Над пустыней висела луна. Ясная, словно только что выкованная и еще горячая.
Луна — сплошная пустыня. А предполагают, что и на ней была жизнь. Мертвый спутник. Давно ли был совсем безобидным. Нельзя допустить, чтобы с него смертоносные аппараты уставились на нашу Землю. Люди еще не представляют, что их ждет, если это случится.
Луна светит холодным пламенем. Подумали бы лучше, как озеленить ее. Может быть, для этого хватило бы той энергии, которую накапливают для уничтожения.
Он вернулся в палатку и лег в постель. Было какое-то неопределенное состояние души — спать не хотелось, но дремалось.
Никогда еще, наверное, в мире не было ничего подобного: каждый знает, что́ грозит человечеству — и другим, и ему. Но каждое ли сердце отозвалось на трагический зов жизни? Мир теперь слишком мал, чтобы мы враждовали друг с другом.
Вот и еще один день позади. А во имя чего он прожит? Только не во имя испепеления.
Он полежал еще немного и поднялся с раскладушки. Взял бамбуковое плетеное кресло и вышел из палатки, решил посидеть. Может, даже сидя вздремнуть.
«Почему-то долго нет шифровки. Но она должна быть и решит все».
Казалось, откуда-то — не то из далекой выси, не то из глубины подземелья — доносилась еле слышная органная музыка. Тоньше ветерка, который начинал струиться, но был все еще горячий. Это опускалась на окрестности тишина. Такая тишина, которая может быть только в пустыне.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Огульчанский почувствовал такой озноб, что, наверное, не мог бы согреться и под тулупом. Вызвал врача.
— Да у вас температура такая же, как днем в этой пустыне! — сказал врач.
— Что будем делать?
— Лежать.
— Это невозможно!
— Тогда придется вас отправить в госпиталь.
— Потерпим до утра.
И вот он лежит в санитарке, укрытый тремя одеялами. Выпил крепкого чаю, потеет.
Вдруг он начинает в бреду звать свою жену:
— Зина? Да подойди ты ко мне!.. У нас все хорошо. Очень хорошо.
Потом кому-то говорит:
— Я сам! Я только сам!
И вдруг вскочил и закричал:
— Давай, давай!
Врач снял с него одно одеяло. Огульчанский очнулся.
— Спасибо. Теперь, наверное, я усну.
Не успел Шорников позавтракать, как за ним пришел газик — вызывал к себе маршал.
— Может быть, ему нужен командир полка? — спросил он у водителя.
— Нет, он сказал, что нужны лично вы.
Как это все не вовремя! Огульчанский все еще болен, а полк надо готовить к новому маршу.
Маршал поджидал его у палатки. Он держал в руке фуражку и смотрел на далекие отроги, полыхающие живым пламенем.
— Вы заметили, даже небо красноватое! — сказал Хлебников. — Повезло нам с вами, такую красоту не часто увидишь. Но пройдет несколько дней, и отроги опять станут мертвыми.
Маршал пригласил его в палатку, показал рукой на кресло и сам сел напротив:
— Как настроение?