— К войне, — сказал кто.-то.
Тогда, в сорок первом, люди тоже не сразу узнали. Немцы напали в четыре часа утра, а по радио об этом сообщили только в двенадцать. Тогда можно было и не торопиться. А теперь — за минуты могут исчезнуть целые страны.
Начались сыпучие пески. Не только машины, даже танки плелись черепашьим шагом. Солдаты сошли с бронетранспортеров, подталкивают их плечами — помогает. Маты ломаются под колесами, уходят в песок. Но шаг за шагом, километр за километром все вперед и вперед.
Подул ветерок, будто открыли где-то заслонку какой-то топки, — и потянуло. Со свистом. «Черт возьми, этого еще не хватало!» Двигатели больше не выдерживали, пахло паленой резиной.
Опять раздается:
— Раз-два, взяли!
«Иногда и дубинушка помогает».
На бронированном штабном вездеходе появился маршал Хлебников. Глаза прикрыты огромными очками. Он как-то косо, отворачиваясь от ветра, идет вдоль колонны.
— Что у вас тут?
— Дошли до настоящей пустыни! Но потихоньку продвигаемся.
— Хорошо идем!..
Солдаты шутили, смеялись, а порой и матерились, когда не удавалось с ходу перевалить через дюны, но все они были охвачены каким-то единым порывом, словно им очень интересно было помериться силой со стихией.
Радист сообщил, что, как передает разведка, навстречу движется караван верблюдов. Караван пошел своим путем, на север, погрузился в темноту. Всадники что-то громко кричали, боясь столкнуться с танками. Большие поклажи на горбах верблюдов раскачивались, будто их волной сносило в сторону, на глубину моря.
Впереди кто-то подсвечивал карманным фонариком. Когда Шорников присмотрелся, то увидел, что там стоят люди и машины. Офицеры рассматривают карту.
Это было место, где сходились две тропы, но они тут же расходились веером — несколькими тропами. На одной из них стояла колонна. Красными тюльпанами горели сигнальные фонарики на корме танков и бронетранспортеров.
Шорников подошел к группе офицеров:
— Здравия желаю, товарищи.
— Здорово! — отозвался один из них и засмеялся: ага, мол, и ты тоже здесь. Это был Степан Чеботарев. На погонах у него по-прежнему две звездочки.
Отошли немного в сторону. Шорников спросил, как чувствует себя Людмила.
Чеботарев нехотя ответил:
— Она в госпитале. Тяжело больна. Кажется, безнадежно.
Из темноты раздался густой басок с кавказским акцентом:
— Командиров полков прошу подойти ко мне.
Шорников надеялся, что сейчас они уточнят задачу и он подробнее поговорит обо всем с Чеботаревым, но генерал Джапаридзе приказал немедленно двигаться. Полк Чеботарева пошел по правой тропе, а Шорникова по левой.
Перед глазами вставали то Людмила, то Елена. То продутый ветрами и закопченный перрон, то ослепительно белая госпитальная койка.
Потом ему стало казаться, что у него самого уже все позади. Пока он осмотрится и опомнится, ничего другого не останется, как сознавать, что ничего не успел в жизни сделать. «Если бы можно было, сегодня же вызвал бы Елену и дочку».
На горизонте все время горела какая-то очень яркая звезда. Но вот газик полез в гору — звезда исчезла.
«Посчитай про себя до десяти и выбрось все из головы. Не об этом сейчас надо думать и горевать. Все как раз впереди!»
Перед рассветом они въехали в туман — плотный, холодный, будто где-то у Северного полюса. Туман лежал на песке, машины могли идти только с зажженными фарами. Может, с плоскогорий Тибета он спустился, из-за Тянь-Шаня просочился и заполнил пространство. Казалось, он был непробиваемый — ударишь снарядом, отскочит, как от резины.
Полк остановился на короткий привал. Люди почему-то разговаривали вполголоса. И чудилось, что в этой мгле что-то мелькает… Не скуластые ли кочевники, с пиками наготове, пригнувшись, проносятся стороной на низеньких гривастых лошаденках? Целыми табунами. Мелькают, мелькают… Сотни, тысячи… Пронесутся и сомнут все, вытопчут, превратят в пепел.
— Ты о чем задумался, командир полка? — спросил Сорокин.
— Тебе ничего не чудится, Гриша?
— Здесь все может почудиться.
«Вот и свершилось!» — облегченно вздохнул Хлебников.
Пройдет еще несколько часов, и колонны, что устремились теперь по многим дорогам и тропам, займут свои рубежи.
Надо было вздремнуть, отвлечься хотя бы на минуту, перебить напряжение, которое до предела натягивало нервы, как когда-то под Перемышлем, потом бы можно было держаться и сутки, и двое. Сидя в машине, он попытался прикрыть глаза. И вдруг почему-то ему как наяву представился опять тот слепой старик, сказавший тогда о лунных травах: «Исцеление от ран телесных и душевных болей». О, если бы росли эти травы! Была бы какая-то надежда их найти. И все-таки приходится верить, что они есть.