— Представитель! Что будем делать?
Глаза у него бешеные, челюсти дрожат.
Болванка свалила сосну рядом с танком Климова и засвистела рикошетом. Климов стал почти зеленым.
— А ну свяжи меня немедленно со штабом! — кричу я.
— Катись-ка ты к чертовой матери!
— Освободи башню!
— А ты меня сажал в нее? — Климов схватил меня за грудь, потянул на себя и резко оттолкнул. Я еле удержался на танке.
— Извини. Насчет башни я тут слишком… Но если мы не преградим им путь, они сейчас прорвутся к штабу полка. Разреши…
Климов отвел взгляд в сторону, как будто говорил не мне, а кому-то другому:
— Товарищ гвардии старший лейтенант! Как старший по званию, в критической обстановке я приказываю вам принять командование разрозненными группами пехотинцев, которых я задержал, и занять оборону по опушке леса.
Может, он шутит?
— Что смотрите? Выполняйте приказание.
Теперь я уже ничего не смогу сделать: он взял на себя ответственность за все свои поступки.
— Слушай, Климов, я выполню твое приказание. Но ты немедленно вышли один взвод на фланг в засаду. В лесок слева.
— Я сам все знаю… Иди к пехотинцам, а я взвод Косырева пошлю.
Пехотинцы уже окопались, у некоторых на бруствере лежат противотанковые гранаты. Я предлагаю им перейти поближе к танкам, но они не соглашаются.
— Мы еще немного подождем и пойдем на свои позиции. У нас там шинели остались. И похоронить товарищей надо.
— А что же все-таки у вас там произошло?
— Сами понять не можем. Проснулись, а на нас «тигры» идут. Видимо, ночевали где-то поблизости. Пробиваются на запад.
Лежим в траве. Какая-то невидимая бритва срезает ромашки, колокольчики. Иногда пуля врежется в бугорок и с длинным посвистом полетит в небо.
«Тигры» стоят, чего-то выжидают. И Климов ничего не предпринимает. Вдруг немецкие танки зашевелились, медленно поползли. Будто кто-то железным хлыстом ударил по сосняку — посыпалась хвоя, затрещали сучья. Рядом с климовским танком загорелся ИС. Экипаж выскочил, пугливо отходит в сторону. Но пламя не разгорается. Климов выбросил из своей машины огнетушитель. Заметив, что я бегу к ним, закричал:
— Михалев! Что же ты… — и зло выругался.
Его состояние передается и мне. Я готов ему ответить тем же.
— Да что ты копаешься! Дай им так, чтоб с них башни полетели! Или разреши…
Мне показалось, что Климов готов уже был уступить мне место в танке, но потом его что-то удержало, и он вновь опустился на сиденье.
— Стреляй, Климов! — закричал я.
Он испугался моего голоса больше, чем «тигров». Подал команду роте открыть огонь. ИС сотрясали землю шквалом. Но момент упущен: немецкие танки подошли совсем близко и засыпают нас болванками. Я прижался к корме танка, сверху меня придавило поваленной елкой. Мне бы попроситься в башню, но я знаю, что Климов не разрешит и воспримет это по-своему.
Вблизи нас не осталось ни одного уцелевшего дерева. Было видно, как на поляне, где развернулись «тигры», что-то произошло: они стали пятиться, два задымили.
Я не сразу сообразил, что это с фланга по ним открыл огонь взвод Косырева. Бьет по бортам. Пока «тигры» разворачивали башни, были подбиты еще две машины. Их берут на буксир и уволакивают за бугор.
Климов вылезает из башни и не спрыгивает на землю, как обычно делают танкисты, а спускается по броне, будто с горки, скользя и широко расставив ноги в истоптанных кирзовых сапогах. Лицо бледное, но обрадован, как никогда.
— Вот так-то, товарищ представитель!.. Можешь доложить, что Климов со своей ротой выиграл еще один бой.
Ничего не сказав Климову, я пошел в сторону штаба.
— Василий!
Никогда в жизни я не испытывал такой обиды и такого разочарования.
16
Сначала я шел напрямик, через лес, потом по тропинке, мягкой и чистой, устланной хвоей. Пестрые сыроежки стадами сидят у обочин, некоторые прямо на тропинке: красные, желтые, радужные, как бабочки. Поют птицы. Хочется до смерти спать, хотя я спал ночью. Лечь бы под сосной, разбросать руки, вдохнуть свежего смолистого настоя и забыться. Потом проснуться — и чтобы кругом была только тишина и птичий перезвон. Никаких танков и автоматчиков, никаких выстрелов.
Что же я ухожу? Не похоже ли это на бегство? А если «тигры» опять попрутся? Возвращаюсь в роту. Капитан Климов сидит на пеньке и пишет донесение.
— У тебя во фляжке есть что-нибудь? — Он поднимает голову. Глаза его сияют.
— Нет.
— Жаль. Хотелось бы по глотку… Я тут и о тебе пишу.