От сосны к сосне протянут кусок телефонного провода, на нем висят женские сорочки. Слышу смех и девичьи голоса. В землянке разговаривают. Видимо, сидя у печурки.
— Галка, ты не очень хлебай! А то кончится война, пойдешь с культурным человеком в ресторан и начнешь…
— Не начну! Кончилась бы только война, а остальное все будет как надо.
Сейчас я у них узнаю дорогу. Отодвигаю в сторону плащ-палатку и просовываю голову вперед.
И не понял, что произошло. Девушки завизжали, как будто на них устремился лев, забились в угол на нарах, прижались друг к дружке. И вдруг стихли.
— Добрый вечер! — говорю.
— Здравствуйте.
— Что же это вы так?
— Вася! А мы вас за немца приняли. Или за черта!
— Лучше уж за черта. Черт только пошутит, а немец — пуф! — и поминай как звали. — Я снял танкошлем, держу в руках. — Извините, пожалуйста, я к вам зашел случайно.
— Могли бы и не случайно. Мы вас приглашали…
Когда наш полк размещался в развалинах монастыря, рядом с нами оказались артиллеристы. Девушки приходили к нам в кино. Мы договорились встретиться. Однажды я направился к ним, но их уже на прежнем месте не было: снялись.
Может, я и попытался бы их разыскать, если бы не встретил тогда у родника Марину.
Они предлагают мне сесть, смеются над собой, что такие трусихи, хотя и одеты как солдаты.
— Мы слышали, что где-то впереди нас наступают танкисты.
— Спрашивали о вас.
Пробираясь по мокрым кустам, я насквозь промок, моя куртка стояла коробом.
— Бедненький, какая же на вас одежда! Жестяная… Не гнется? — сказала Зоя.
— Гнется.
— Но не горит?
— Горит.
Они усаживают меня ближе к печурке, подают кружку с чаем и кусочки сахара. Не насмотрятся на меня, будто на родного брата. Никогда еще в жизни за мной так не ухаживали.
— Я ведь заблудился…
— И очень хорошо сделали.
— Не совсем. — И я начинаю им рассказывать о своих похождениях. Они думают, что я шучу. А когда я вынул лимонку из кармана, замахали руками: спрячь скорее!
Чернобровая и розовощекая Галина, откуда-то из-под Полтавы, старается, как кочегар, у печурки, а светловолосая Зоя посмотрела на меня и опустила ресницы, словно снежная королева. Какая же она, наверное, красивая была бы в шелковом платье!
На столике рядом с котелками стоят телефонные аппараты.
— Нам сказали, что вы — комсорг того самого гвардейского танкового полка. Это правда?
— Правда.
— Комсорг? — произнесла Зоя так, будто впервые видела живого комсорга.
— Наша часть тоже гвардейская! — сказала Галина.
— Это заметно.
— Почему?
— Как же! Такой прием устроили.
Я спросил, где здесь дорога, по которой ходят наши машины в тылы.
— Понятия не имеем. Регулировщицы, те знают, а мы нигде не бываем, все в этой землянке. Но мы расспросим, не беспокойтесь. Есть где-нибудь дорога! — говорит Галина, а Зоя молчит. Стеснительная, не подумаешь, что военная.
Ноги у меня печет огнем. Сапоги промокли, да и портянки подвернулись.
— Извините, девушки, мне придется переобуться.
— Пожалуйста, переобувайтесь. Может, вам дать сухие портянки?
Я отказываюсь, но Зоя лезет на нары, достает из своего вещевого мешка чистую пару байковых портянок и протягивает их мне. Я не беру, расхваливаю свои, изрядно потертые в сапогах и порыжевшие, но она бросает их к порогу, за ящик.
— Ну, спасибо! Вот расскажу своим друзьям танкистам, не поверят, наверное.
Я переобулся, стало так приятно ногам, будто они, эти портянки, были пуховые. Тепло, сухо.
— Теперь можно и в путь-дорогу.
— Никуда вы не пойдете в такую пору. И так полночи ходили, — говорит Галя.
— Останьтесь, — просит Зоя. — Я бы на вашем месте осталась. Утром мы вас проводим.
Уговорили, остался. Мне и самому не хотелось уходить от них. Где я встречу еще такую землянку! С такими милыми девушками.
Они разместились на одной стороне нар, а я на другой. От печурки тепло, землянка озаряется тлеющими углями.
— Трудно вам, девчата, на войне?
— А где теперь легко? — говорит Галя. — Здесь мы хоть сыты. Сами попросились на фронт.
Мне показалось, что кто-то проходил мимо землянки, но вдруг остановился, слушает. Спускается по ступенькам, вытирает ноги о еловые ветки.
— Можно к вам?
— Мы уже спим, товарищ старшина.
— Я на минутку. — Он все же заходит. Смотрит на мои сапоги у печурки, ждет, что девушки скажут, но они молчат, — Что это за хлюст у вас тут появился?
— Это гость… Танкист с передовой. Мы его давно знаем. Комсорг полка!