Волосы у него были не рыжие, а огненные. Голова светилась, как факел. Лицо продолговатое, в веснушках, острый нос, а глаза цвета неустоявшейся осени — тоже с золотинкой. Девушкам он нравился. Особенный, непохожий на других. Но он рано выбился в руководство, стеснялся той простоты, с которой обращались друг с другом танкисты ротного звена. Он всегда был занят важным делом, всегда думал о том, как бы в части не случилось ЧП. Да и хотелось, видимо, показать, что он хоть и молодой, но не хуже других, выдвиженец комсомола.
— Так чем же мне заниматься, товарищ гвардии майор? — спросил я у него.
— Чем? — улыбнулся он. — Присматривайся пока. Лучше ничего не сделать, чем испортить. Не все ведь переделать потом можно.
«Присматривайся»! К кому и где? Каждый в полку знает свое место. А я какой-то вольноопределяющийся.
Но тут я вспомнил, что у меня же есть своя родная рота. Туда и направлюсь.
Густой весенний ветер раскачивает сосны. Кусок немецкого мундира издали походит на ворону, опрокинутую на суку вниз головой. Неуютно. Танки разворотили не только дорогу, но и все поляны вокруг. Пригреет солнце, и здесь ни пройти ни проехать.
Но в одном месте поляна не тронута. На ней, у края овражка, примостилась семейка молодых сосен и рядом с ними — невысокий красный обелиск. Чья же это могила? Может, похоронили кого-то из моих друзей танкистов?
Подхожу — могила совсем свежая. Кажется, земля еще не остыла. В обелиск вделана фотография. Незнакомый мальчишка в комбинезоне, смеется. И ни тени тревоги на лице. Гвоздем выжжено:
«Гвардии младший лейтенант Кувшинов Василий Степанович».
Предшественник мой, комсорг полка. Я сломал несколько сосновых веток, положил их рядом с обелиском.
У штабной машины стоял майор Глотюк и посвистывал — поджидал меня.
— Где это вы изволите шататься, товарищ гвардии старший лейтенант? Давайте документы.
Говорил он громовым голосом — привычка распоряжаться. И лицо у него волевое — крупный нос и широкий рот. А вот усы жиденькие, вразлет, как крылья у стрекозы.
Я отдаю ему свое предписание и ожидаю, что он скажет. Но он ничего не говорит, глядит куда-то в сторону. Потом стал расхаживать у машины, а писаря в это время грузят в кузов какие-то ящики. Ходит он степенно, ставя ногу на всю ступню, как на параде. У него длинные ноги и короткое туловище. Поэтому в шинели он выглядит щеголем.
Он о чем-то думает. На лбу складками сбежались морщины.
— Вы завтракали, Михалев? Идите на кухню, перехватите чего-нибудь, успеете.
Когда я вернулся, он подвел меня к трофейной машине — грузовику, у которого был очень широкий и высокий крытый кузов лягушачьей окраски — зеленый, с разводами.
— Вот на этой колымаге вы и поедете. В кабине, за старшего. Бывший личный салон немецкого оберста! Отвечаешь за нее головой. — И он почти дружески улыбнулся.
— Слушаюсь!
3
Чертова колымага! Огромная, выпирает из колонны, и на нее набрасываются, как коршуны, «мессеры». Из кабины неба не видно, я стою на подножке и наблюдаю. «Мессеры» отбомбились и улетели, шофер жмет на всю железку, под уклон машина катится хорошо, спускается, как железнодорожный вагон, и сильно дребезжит, кажется — вот-вот развалится. Но на подъеме фрицевский мотор не тянет, колымагу хоть подталкивай, мотор визжит, как сверло.
Я соскакиваю с подножки и иду пешком. Спрашиваю у шофера.
— Что там у тебя в кузове? Может, снаряды?
— Пустой. Кроме двух коек, ничего нет. Вчера она легче шла. А сегодня я ее первосортным бензином заправил. А для нее достаточно было и керосина.
Шофер — молодой солдат. Был тоже на боевой машине, но сгорела, посадили за баранку. Водит он лихо, с ухваткой танкиста, под гору пускает отчаянно, мне приходится сдерживать его.
Откуда-то сверху наискосок обрушивается на нас вой и грохот. Тра-тра! — будто алмазом режет стекло «мессершмитт» или «фокке-вульф», кто их тут разберет. И мы оказались как раз на перевале. Машина покатилась вниз, я отстал, бегу следом, но догнать не могу. Вдруг вижу: колымага уже в кювете, какой-то неведомой силой ее вновь выносит на дорогу, она подпрыгивает и становится на все четыре колеса. И теперь не один, а два самолета идут нам навстречу на бреющем, бьют из пулеметов — мимо! Я падаю в канаву, там еще снег, под ним вода. Локти и коленки промокли.