— Сейчас побачим. — Старшина полез в карман за зажигалкой, присветил ею над самым потолком, как свечой, чтобы лучше было видно.
Я стал объяснять, как попал сюда, говорю, что мне надо дождаться утра, а потом буду добираться до штаба корпуса. Пусть он не беспокоится.
— Не мое дело. Командир батареи запретил. Поднимайтесь.
— Хорошо, я уйду. Только не шумите, ради бога.
Девушки уговаривали его тоже, но старшина был неумолим. Только крутил огромной головой запорожца и повторял:
— Командир батареи запретил.
Я видел, что ему доставляло удовольствие выдворять меня из землянки девушек. Не понимает, что их никакой охраной не уберечь, если они втайне что-то задумают.
Натягиваю сырые сапоги, которые распарились, потяжелели, стали мягкими и скользкими, надевать их неприятно. Старшина наблюдает, хладнокровно выдерживает, хотя я медлю, задерживаю его.
— Идите, я сейчас выйду, — говорю я ему. Мне не хочется прощаться с девушками при нем.
Он молча удалился, стоит у землянки, ждет.
— Девушки, я, видимо, подвел вас?
— Нет, что вы!
Конечно, подвел. Утешаю себя тем, что женщины в любых случаях умеют за себя постоять.
— Жаль, — говорю я им. — Ну и старшина у вас!..
— Да он не такой уж плохой, — отвечает Галя.
— Заходите на обратном пути, — говорит Зоя. — Мы вас будем ждать! Запишите номер нашей полевой почты… — Голос у нее тихий, каждое слово проникает до сердца. Хочется сказать ей что-нибудь хорошее.
Она подала руку с какой-то тревожной надеждой:
— Счастливого вам пути.
— Спасибо.
На улице темно и сыро, зябко. Старшина подергивает усами, сопит.
— Командир батареи требует вас к себе.
— Как это требует?
— Приказал явиться.
— Что ж, идемте, если приказал!
Мне неудобно перед девушками, видят, что я смущаюсь, сделались мрачными, молчат.
Старшина ступает впереди, я за ним следом. Своей массивной спиной он загородил передо мной все пространство. У него слишком широкое туловище и низко посаженная голова. Идет посапывает, ничего не говорит. У блиндажа останавливается и пропускает меня вперед.
В блиндаже все сверкает, как в церкви. Стены и потолок из струганых бревен, двери из нового теса. Пахнет смолой. Под потолком горит яркая лампа с настоящим пузатым стеклом.
Ничего себе живут артиллеристы! А почему им и не жить так? Обычно подолгу стоят на одном месте. Это мы, танкисты, все время в движении. Хоть мы и роем много, руки всегда в кровавых мозолях, а жить в своих землянках не приходится. Правда, в последнее время мы довольствуемся небольшими окопами под днищем машины. И безопасно и уютно.
За столом, застланным плюшевой скатертью вишневого цвета, сидит капитан. Лицо худое, густая борода, губы тонкие, глаза острые. Настоящий Робинзон.
— Здравия желаю, товарищ капитан!
— Здравствуйте. Предъявите свои документы.
— Пожалуйста, — подаю я ему удостоверение личности. Он положил его на стол и прикрыл ладонью.
— А командировочная?
— Какая командировочная?
— Обыкновенная. За подписью командира части и с круглой печатью.
— Зачем она мне?
— А затем, что порядок есть порядок. Даже в танковых войсках.
— Что значит «даже»?
— Это я к слову, конечно… Почему оказались в расположении чужой части?
Я объясняю, куда следую.
— Ха! И так прямехонько в землянку к девушкам невзначай попали? И тихонечко расположились. Хотя не первый день служите в армии, знаете, наверное, что нужно в первую очередь представиться командиру.
— Но какой же вы буквоед! Я таких за всю войну не встречал.
— Старшина! Позовите-ка сюда быстренько двух солдат.
Вошли два дюжих парня с автоматами, встали у порога в готовности. Капитан взмахнул рукой:
— Разоружить! И обыскать.
Я смеюсь, говорю, что все это глупо, но старшина вынимает у меня из кобуры пистолет, лезет в карман.
— Осторожно, там лимонка с запалом.
— Одна? Или еще есть?
— Было две.
— Где вторая?
— Пришлось бросить…
Когда все мои карманы были вывернуты, капитан сказал:
— А теперь садитесь. Потолкуем.
— Прошу вас сообщить командованию, что вы меня задержали.
— Сами знаем.
Конечно, он сам все знает. Такого чудака не сыскать, наверное, во всей артиллерии. Он смотрит в мое удостоверение личности, читает:
— Михалев… Гвардии старший лейтенант Михалев.
И вдруг мне показалось, что я уже встречал где-то этого человека. И голос знаком, и манера говорить — слегка задыхаясь, будто он только что пробежал стометровку.