— Ногу ушибло и что-то засело под ребром, но врачи разберутся, — подмигивает он мне. — А у тебя, старшо́й, что?
— Тоже малость задело.
Я спросил у него, что он видел с колокольни, как дерется наш корпус. Удастся ли немцам продвинуться?
— Сомневаюсь. Но, видимо, не зря сам комкор вместе со мной на колокольню залез. Хорошо, что он сошел немного раньше, а то бы и его, как меня.
— Но как вы могли допустить…
— Наоборот, я перестал бы его уважать, если бы он показал себя бабой. На войне каждый должен быть солдатом. Смерть храбрых щадит! С колокольни все было видно как на ладони. Генерал особенно восхищался какой-то небольшой группкой, что вышла к границе у озера Черного Дрозда.
— Где, вы сказали?
— У моста. Наши танкисты столько немецких танков сожгли, что их на целый год переплавлять хватит.
Я хотел приподняться, но сестра не разрешила:
— Лежите, вам нельзя вставать.
Капитан поворачивает лицо в мою сторону. Пилотка его лежит рядом с головой на носилках, кирпичная пыль, въевшаяся в тело, кажется, тает, а может, он потеет. Волосы прилипли ко лбу, пропыленные, желтые.
— Тебя как величать? — спрашивает он.
— Василием.
— Я тоже Василий. И тоже танкист. Поэтому я как увижу танкиста, так готов его расцеловать… Не повезло нам, дружище. Наши гвардейцы по самой Германии пойдут, а мы с вами будем валяться на госпитальной койке. Но я сбегу! Честное слово, сбегу, я так и сказал генералу.
— С колокольни далеко было видно?
— Почти пол-Европы. Все боевые порядки нашего корпуса и даже соседей. Они тоже отбивают атаки с большими потерями… День солнечный. Правда, все заволокло дымом, но различить можно, где свои, где чужие. У нас глаз наметан… Это вы там с «тиграми» дрались? Я догадался.
— Мы. Но я плохо рассмотрел…
Он протянул руку и пожал мою…
Видимо, интересная служба у капитана, но не знаю, завидовать ли ему? Все-таки он наблюдает за нами! И восторгается…
— На подходе две наши свежие армии. Немцы и не подозревают, что их ждет.
В машине сразу наступило оживление.
— Неужели правда?
— Сам слышал от командира корпуса.
— Тогда порядок. А то у немцев там был сильный танковый кулак.
Капитан ответил:
— Перевес в силе быстро меняется. Я ведь не шучу насчет двух армий. — Он улыбнулся и сжал губы, они тоже были у него в крапинках кирпичной пыли. Из некоторых крапинок сочилась кровь.
Я спросил у капитана, знает ли он что-нибудь о тяжелом танкосамоходном полке.
— Которым командует Глотюк?
— Да.
— Полк уничтожил более сорока танков. Но и сам остался почти без техники.
Вот это Глотюк! Я верил, что он покажет себя. Он из таких: или грудь в крестах, или голова в кустах.
В санитарке душно. Кто-то тихим голосом просит:
— Откройте двери.
— Пыли будет много. И так не продохнуть, — возразили ему.
И все же сестра открывает на минуту дверь, потом опять закрывает.
Все еще слышна канонада. Навстречу нам, к передовой, движутся новые самоходки. Красавицы! И опять сердце начинает учащенно биться.
Капитан продолжает говорить о танковом сражении. Я его рассеянно слушаю — не засыпаю, а просто слабею. Мне уже трудно слушать, я улавливаю только отдельные фразы:
— Ночью была наша контратака… Немцы побросали технику и разбежались… Им готовят новый котел… Я не спал двое суток…
«И я тоже. Но не беда, в госпитале отоспимся».
Потом он кричит в бреду:
— Уйдите все с колокольни! Сейчас нас накроют… Промахнулись, гады! — и захохотал.
Сестра положила ему на лоб руку.
Мне показалось, что я в чем-то завидую ему. Конечно, ему можно и позавидовать: он видел широкую панораму боя. А из танковой подслеповатой башни через приборы многого не увидишь. Успевай только ловить цели! Каждый промедленный выстрел — твоя погибель.
Капитан-разведчик сидел на колокольне вместе с комкором. А мы воюем и не думаем, что за нашей атакой кто-то следит. Хотя всегда ощущалась чья-то опытная рука.
— Горят!.. «Тигры» горят! — кричит капитан.
— Успокойтесь, — говорит ему сестра. — Дать вам воды?
Он открывает глаза:
— Один глоток, — и умолкает.
Кто-то тихо стонет, кто-то надрывно хрипит, — видимо, пробита грудь или горло. А может, это мой хрип? Я еще толком не знаю, какие у меня раны. Но грудь задета.
В ушах зазвенело. И я ничего не слышу. Хотя представляю что-то очень зримо. Будто тоже сижу на колокольне и смотрю в подзорную трубу. Колокольня покачивается, и высоты покачиваются, и леса. И озеро Черного Дрозда — пустынное, без единой лодки. Оно сейчас опрокинется и выплеснется… Дороги тоже перекошены. По ним, поднимая облака пыли, идут колонны. В три ряда. Только одни танки. Сколько же их наковала Россия! Под тяжестью танков земля прогибается, лощины опускаются ниже… И — огонь! Огонь! Огонь! Яркие всплески в глазах.