— Счастливой дороги, товарищ маршал! — пастух по-солдатски отдал честь и пошел от озера к стаду. Перед ним, над камышами, пронеслись кряквы и шлепнулись на воду.
А мальчишка так и остался стоять на месте, держа в руках, словно птичку, подаренные ему часы.
Дорога огибала Змеиное болото. В заросших осокой траншеях ржавая тина, мотки колючей проволоки, лафет немецкой пушки. У огромной круглой воронки, заполненной бурой торфяной водой, кто-то поставил на попа неразорвавшуюся пузатую бомбу, дегтем нарисовал череп и кости.
Они объехали воронку, вскоре мелколесье кончилось и началось поле, ровные рядки молодого льна. Женщины вырывали сурепку, растянувшись цепочкой, как стайка журавлей. Разогнулись и стали смотреть из-под руки на проходившую мимо машину по дороге, где давно уже никто не ездил.
В районном центре, через который они проезжали, маршалу Хлебникову пришлось поневоле задержаться. Люди запрудили улицу — пляски, песни. Как ни сигналили, веселые парни с гармошкой и гитарами не расходились. Хмуро и с усмешкой посматривая на длинноволосых молодых ребят с жиденькими бакенбардами, шофер сквозь зубы процедил:
— Пижончики!
— Вот отслужите — и вы таким станете.
— Не знаю. Стриженые головы мне не нравятся, но и эти…
Один из «пижончиков» как-то странно заморгал глазами:
— Ребята, кажется, в машине самый настоящий генерал!
— Да не генерал, а маршал!
— Правда, маршал!
Машину окружили, любознательных оказалось слишком много, смотрят и ждут, что им скажут.
— Ну что вы на меня так уставились? — смеясь сказал Хлебников девушке, которая не сводила с него глаз. — Понравился?
— Понравились.
О, эта девушка за словом в карман не полезет!
— Дедушку моего немного напоминаете. А у нас дядя не вернулся с войны. — И она позвала: — Дедушка! Да иди же ты скорее сюда!
Протянув вперед, прямо перед собой, руку с фуражкой, к машине пробивался высокий слепой старик. Над его лбом клочковатым гребнем торчал вихор белых волос. Старик потоптался на месте, словно под ним была раскаленная земля, передал палку и фуражку внучке и уже две руки протянул вперед, взялся за рукава шинели, подержался и стал перебирать пальцами все выше и выше, пока не коснулся погон и вышитых звезд.
— Дай бог тебе, сынок, счастья. Только внучка зря говорит, своего бы сына я узнал и по голосу. По единому слову… Ты, наверное, тоже уже не молодой?
— Не молодой. И у меня сыны были.
— Не вернулись с войны?
— Не вернулись.
— А батька жив?
— Нет. Я рос без отца и матери.
— Как же это ты маршалом стал?
— Кому-то надо было стать. Выпало на мою долю.
— Завидная у тебя доля. Я сам был солдатом, знаю, что такое служба. И ранения имею. А ты?
— Я тоже.
— Ноют раны к непогоде?
— Ноют.
— И мои тоже. Но, говорят, есть исцеление.
— Какое?
— Лунные травы! От всего исцеляют — от ран телесных и душевных болей.
— А где же растут они, эти лунные травы?
— То-то и оно! Мне уж нечего и мечтать, а ты постарайся, может, и найдешь. Для своего воинства. И всего русского народа. Много ему всяких ран было нанесено…
«Лунные травы! Исцеляющие от ран телесных и душевных болей. Знает ли он, старик, что он сказал? Конечно, знает: старые люди мудрые».
Дальше можно было ехать на Соловьеву переправу, где на Днепре в сорок первом году наши отходящие войска вели особенно ожесточенные бои, потом по грунтовой дороге на Дорогобуж и Вязьму. Но Коля сказал:
— По полевым дорогам мы с вами и так вволю поколесили, товарищ маршал. Лучше дать небольшой крюк, но выскочить на шоссе Минск — Москва. А там считай — дома.
— Тебе видней.
Катишь, Козьи Горы… Темный сосновый лес. Сосны прямо жмутся друг к дружке и протягивают свои ветви к небу. Кое-где группками жидкий осинник никнет под ветром.
— В этом лесу были расстреляны польские офицеры. Несколько тысяч.
— Знаю, Коля.
— А бункер Гитлера видели?
— Нет.
— Сейчас будем проезжать мимо, можем посмотреть.
Хлебников, конечно, знал, что перед наступлением немцев на Москву тайно готовился приезд Гитлера на Западный фронт. Отсюда он должен был поехать принимать парад на Красной площади.
Интересно, какие же хоромы они для него тут приготовили?