Рядом сидели два лейтенанта. Оба новенькие в роте. Один с обгорелой шеей и неуклюжими руками, — видимо, когда-то был механиком-водителем; второй застенчивый и задумчивый. Молчат, в наш разговор не вступают. Будто это их не касается. Пьют чай, жуют колбасу.
— Ты хотя бы меня с ребятами познакомил.
— Знакомься.
Лейтенанты протягивают мне руки и приподнимаются. Тот, что с руками механика-водителя, называет себя:
— Лейтенант Шевчик.
Застенчивый улыбается:
— Лейтенант Косырев.
— Кстати, Косырев — наш ротный комсорг! — говорит Климов. — Вот ты ему и дай свои руководящие указания.
В голосе Климова опять появляются насмешливые нотки. Правда, они у него были всегда. Не мог человек жить, чтобы не подковырнуть кого-то. В училище, помнится, ему больше всех кричали: «Прекратить разговоры!» Особенно старшина придирался к нему. Однажды даже крикнул: «Климов, прекрати разговоры!» — а самого Климова в это время в строю не было, стоял дневальным в казарме. Потом кому-то пришла в голову мысль назначить «говоруна» агитатором, так он не мог связать двух слов.
Климов достал из-за спины танковый термос, побулькал им:
— Остатки прежней роскоши… С твоего разрешения.
Он без году неделя как ротный, а считает себя старшим. Делает вид, что ему безразлично новое назначение и новое звание, но на самом деле на всем его челе написано: да, я счастлив. И наслаждается этим своим счастьем. Еще одно звание — и майор! Комбат.
Климов — комсомолец. И я невольно начинаю оценивать его со всех сторон, все «за» и «против». Я ловлю себя на мысли: а чего я от него хочу? Чего придираюсь? Уж не зависть ли проклятая во мне заговорила? Захотелось тоже получить роту?.. Война идет. Не все ли равно, где воевать и кем. Лишь бы воевать. Вносить что-то в общее дело победы. Жизнь свою. А она остается жизнью, будь ты ротным или взводным. Или комсоргом. Жизнь у тебя одна, другой не будет.
Несколько раз я встречал в штабе девушку, которая ночевала тогда у нас в подвале. Сегодня она спросила:
— Что это вы, товарищ комсорг, такой кислый?
— А, — махнул я рукой, — поневоле будешь таким!
— Неужели все уж так плохо?
— Хуже быть не может. Чувствую, что опозорюсь перед командиром полка. Какой из меня комсорг! Другие комсорги умеют масштабно все завернуть, а я? Суета одна.
— Подождите одну минуточку, — сказала она. — Я отдам телеграмму, и мы поговорим.
Мы сели с ней на подножке грузовика.
— Значит, масштабное что-то нужно? — усмехнулась Марина. — Можно и масштабное. Полковое комсомольское собрание, например! На самом высоком уровне. Чтобы выступил сам командир полка. И замполит тоже. Ну, конечно, и отличившиеся танкисты. И не по бумажке пусть говорят, а как умеют. Как получится… Попробуйте. Я бы на вашем месте такое сотворила, что все бы гаечки у меня завертелись! Только не берите все на себя. Переваливайте самое трудное на других, вот тогда ценить будут.
— Это можно, перевалить на других.
Мы посмеялись и встали.
— А знаете, я передрожала вволю, когда узнала, что вы комсорг. Ну, думаю, пропала моя головушка! Все ожидала, что вы вызовете. Скажете: «А ну, пишите объяснение!»
Мы и не заметили, что из машины вышел Глотюк и, прищурив хитрые глаза, смотрит на нас:
— Инструктаж получаете, Михалев? Давно бы так.
Марина тут же ушла, не сказав ни слова. А я уцепился за ее предложение — провести полковое комсомольское собрание «на самом высоком уровне». Изложил свой замысел замполиту. Он почесал затылок:
— А что, пожалуй, займемся. Собрания у нас действительно давно не было. Я сегодня же поговорю с Огарковым, пусть готовит доклад. А ты ему фактики дай. И проект решения напиши. Погорячей! — И он потряс кулаком.
Кажется, я нащупал пружину. Теперь все они у меня будут работать на комсомол!
Вечером Глотюк заговорил со мной о Марине, и я узнал от него, что она была членом комсомольского бюро в институте.
— Я бы на твоем месте давно обратился к ней с поклоном. Не шучу, честное слово.
Не прощупывает ли, как я отношусь к Марине и как она ко мне? О том случае в день его рождения — ни слова.
8
Сосны, сосны… Редкие, разлапистые. Твердо стоящие на земле. Кое-где светятся березки. Будто их специально поставили, как свечи, чтобы не так было сумрачно.
От монастыря в лес уходит овраг. По нему тянется тропинка к роднику. Мы ходим туда за водой. Сейчас она мутная, смешалась с талой. Проворный ручеек журчит внизу, по дну оврага.