— Некролог! — усмехнулся Леонид Маркович. — Как бы меня после этого не уличили в культе личности! А все ведь заслужено! По́том и кровью!
Ресторан наполовину опустел, и на столах, кроме окурков и пепла да еще нескольких бутылок с минеральной водой, ничего не осталось. Прахов подозвал официанта:
— Еще по пятьдесят граммов всем.
Лоб его покрылся испариной.
Прахов встал, поднял вверх руку с рюмкой, будто факел:
— Друзья, — а я надеюсь, что здесь все мои друзья! — разрешите и мне сказать несколько слов. В свое оправдание! — улыбнулся он театрально. — Я хочу вот о чем сказать. То, что прожито, не переделать, а то, что будет впереди, наверное, малоутешительно. Для меня, разумеется. Но я — солдат. И привык добиваться цели, даже тогда, когда нет никаких шансов на победу. — Прахов покачнулся, задел локтем вазу, она опрокинулась, цветы упали. Прахов стал поднимать вазу, выронил из рук, зазвенело стекло.
— К счастью! — крикнул тамада.
— К какому счастью?!
Нужно было уходить, Шорников и Сорокин взяли Прахова под руки, подвели его к раздевалке, помогли надеть шинель. А цветы так и остались валяться под столом вместе с осколками вазы. Кто-то погасил за ними люстру.
— Все хорошо. Все очень хорошо! — говорил нараспев Прахов. — Может быть, я и выпил лишнего, но голову не потерял. И могу стоять на своих ногах. Полный порядок! Мы едем домой.
В машине он сидел широко разбросив руки, шинель расстегнута, шарф сполз на колени.
— Хорошие вы хлопцы, честное слово! Только не все это понимают. — Прахов поцеловал сначала капитана Сорокина, а потом Шорникова. — Эх, Ленька, Ленька Прахов! Вот тебе и пятьдесят. Вроде и не так много, но и не мало. К девкам уже не пойдешь!
— Не прибедняйтесь, Леонид Маркович. Мы знаем кой-какие ваши проделки. Увлекались!
— Увлекался? Да! Службой! Только службой.
— Так стоит ли об этом жалеть?
— Об этом вы спросите себя, когда вам будет пятьдесят. — И он шлепнул Сорокина ручищей по спине. — Но ничего. Неплохо мы сегодня посидели, правда? Жаль только, что генерал не приехал! И жена. Но она и не обещала. А так — все было мило, благородно. Мои пятьдесят лет — никуда не денешься! Теперь осталось только одно — ожидать, когда скажут: «До свиданья, товарищ Прахов!»
Прахов не мог себе представить, что в один прекрасный день кто-то войдет в его кабинет и на законных основаниях сядет за стол, за которым он протер десяток брюк. Ему представлялось, что стоит только уйти, и все пойдет кувырком: и здороваться с ним будут по-иному, а случись, умрет — похоронят не так, как хоронят тех, кто умирает на посту.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Осень, а дни выдались жаркие. Дождя давно не было, воздух мутный, гудрон на тротуарах прогибается под ногами. Жарко даже в метро.
Шорников остановился у Исторического музея, чтобы побыть немного в тени. По улице, в сторону Красной площади, беспрерывно сигналя, пронеслись красные пожарные машины. Машин было много. Люди невольно стали осматриваться. Некоторые задирали головы, глядя в небо.
— Товарищ военный, как вы думаете, что это? — спросила пожилая женщина. — Пожар или… У меня остались дома дети.
— Не беспокойтесь. Наверное, ничего страшного нет.
— Вы меня извините, но я… Я в сорок первом находилась в Смоленске, когда он горел. Мне до сих пор чудится… Я боюсь пожара… Мы убежали тогда в лес, а по ночам над городом полыхало красное зарево. Сплошное! Языки пламени поднимались выше туч. И из этого пламени не вышли моя мать и сестры. Вы меня извините. Я всегда начинаю дрожать, когда…
Женщина заплакала.
Но если бы она знала, какие пожары он видел сегодня на экране, — показывали испытание атомной бомбы на одном из иностранных полигонов.
Двадцатый век подготовил человечеству катастрофу. Мы можем закрывать глаза на все, но от этого ничего не изменится. Бикфордов шнур уже подожжен, и пламя все ближе подбирается к динамиту. И все-таки наше спасение в том, что уже двадцатый век! Если ему не верить, то и жить дальше нет смысла.
Конечно, верить приходится. Но уже сейчас земной шар напоминает склад с горючим, у которого «курить не разрешается». А вдруг кто-то чиркнет спичкой…
В чьих руках сегодня судьбы мира?
Как ловко действовали иностранные солдаты и какие довольные у них были лица, когда они подвозили «куколку» под крылья самолета и особенно тогда, когда бомба сработала удачно и огненная волна начала раскатываться по окрестности, сметая постройки, сжигая технику, плавя песок. Военные и штатские обнимали друг друга, похлопывали по плечу. Наверное, они много заработали.