— Я остановился в «Розе».
Она вытерла слёзы:
— Были времена, Дик Шарп, когда всё, чего ты желал от жизни — моя постель. Иди-ка сюда. Дай тем грешникам хорошенько полюбоваться тобой.
Они сели рядком на лавку. Сумку стрелок положил на пол, вытянув длинные ноги под конторку. Мэгги Джойс не сводила с него восхищённых глаз:
— Господи! Какой же ты!
Держась за руки, как дети, они смеялись. Когда он сбежал из приюта, она стала ему матерью, старшей сестрой, первой женщиной. Тогда она была тоненькой и гибкой, как хлыст.
Слёзы катились по её щекам:
— А я-то думала, ты давно сгинул!
— Нет уж. — тряхнул он волосами.
И снова они хохотали тому, что сбылось меж ними и тому, чему не суждено было сбыться. Пока она принимала монетки у пьяниц, наливая в оловянные кружки джин, два человека, следовавшие за Шарпом от Друри-Лейн, затаились в толчее. Один, несмотря на зной, кутался в пальто. Другой был местный. Оба имели при себе оружие, с которым превосходно управлялись, и много, много терпения. Они ждали.
Глава 4
Двум ребяткам, сумей они перехватить Шарпа на пути к Мэгги Джойс, могло фантастически повезти.
В задней комнате лавки Мэгги Шарп развязал кожаную сумку и высыпал на стол королевские бриллианты, добытые под Витторией. Ирландка тронула драгоценности пальцами, протёрла глаза, будто убеждая себя, что не спит:
— Господи Боже, Дик! Они настоящие?
— Настоящее некуда.
— Пресвятая Дева Мария! — она подняла ажурное золотое ожерелье с жемчугом и бриллиантами, опасливо уточнив, — Не краденые?
— Ни Боже мой. — заверил её Шарп и, в общем, не соврал.
Бриллианты являлись частью сокровищ, брошенных французами при отступлении от Виттории. Многие разбогатели в тот день, но никто не переплюнул Шарпа с Харпером, первыми подоспевших на то поле золота и самоцветов, шёлка и серебра. Мэгги зачарованно копалась в груде драгоценностей:
— Ты — богатей, Дик! Тебе это известно?
Шарп довольно скалился. Такова судьба солдата: сегодня — грудь в крестах, завтра — голова в кустах.
— Можешь продать это для меня, Мэгги?
— Могу. — камень колечка, поднесённого ею к свече, брызгал искорками света, — Помнишь Косого Моисея?
— В зелёном плаще и всегда с дрыном?
— Он. Сынишка его — тот, кто тебе нужен. Обращусь к нему. Он даст хорошую цену, но придётся запастись терпением. — ирландка сгребла драгоценности обратно в сумку.
— Мне не горит.
Жменю бриллиантов Шарп продал Хопкинсонам, но сомневался, что получил за побрякушки хотя бы половину их истинной стоимости. Ещё менее он доверял надутым лондонским ювелирам. Мэгги Джойс, королева преступной окраины, была честнее всех их, вместе взятых. Она возьмёт свои комиссионные, конечно, но пусть уж лучше она, чем жирные торгаши, видящие в Шарпе всего лишь ещё одну готовую к стрижке овцу.
Ирландка открыла буфет, набитый хламом и спрятала с драгоценностями в тряпьё.
— Деньги тебе нужны, Дик?
— Нет.
Золотом друзья тоже подразжились. Под Витторией оно россыпью валялось в грязи. Сумму размером с годовое жалование Шарп положил к армейским посредникам, всё тем же Хопкинсонам. На капиталец во время его пребывания в Испании будет набегать небольшой процент. Стрелок черкнул адрес конторы Хопкинсонов для Мэгги:
— Вырученные деньги, Мэгги, положишь сюда на моё имя.
Она засмеялась:
— Всегда ты был везунчиком, Дик Шарп! Первый раз увидела тебя, гадала, что милосерднее: накормить заморыша или утопить, как котёнка? Господь подсказал мне приютить тебя, и, как всегда, Он оказался прав! Ну что, теперь-то ты выпьешь со мной?
Всё отошло на второй план: лживый Феннер, пропавший полк. Шарп пил джин с Мэгги Джойс, вспоминая давно забытое прошлое, пропахшее нечистотами и кровью; прошлое, которое в устах Мэгги, с её ирландским воображением и красноречием, превращалось в волшебную сказку о благородных юных ворах, на стороне добра сражающихся со злом.
Ушёл он поздно. Колокола в городе пробили без четверти три. Разум туманил джин. После задымленной комнатушки стоявшая на улочках вонь ощущалась слабо.
— Береги себя! — кричала ему вслед Мэгги, — И поскорей возвращайся назад!
Переулки были темны, как душа откупщика. Вышла луна, однако её сияние сюда не проникало. Слишком высоки были дома, слишком тесно натыканы.
Шарп надрался и понимал это. Он будто наведался в минувшее, размяк и оттаял. Пересёкши дворик, стрелок прошёл под арку. В сентиментальном умиротворении, навеянном джином и воспоминаниями, трущобы представлялись Шарпу уютным, душевным уголком, населённым добрыми, дружелюбными людьми. Шарп громко расхохотался. Сатана задери всех лордов, особенно брехливых, как псы, политиканов! Никого сейчас стрелок не ненавидел так сильно, как гнилых до самого нутра политиканов.