Бабушка, видимо, задремала. Она не требовала продолжить чтение, не задавала вопросов и не учила жизни. Лена на цыпочках вышла из комнаты. Она не знала, что Софья Павловна умерла.
***
На кладбище Лена не поехала. Лежала в постели с безобразно распухшими глазами и взахлеб ревела: почему-то было не по себе. Бабушка с раннего детства казалась Лене незыблемой как скала, и вот ее нет.
К тому же Лена чувствовала себя виноватой. Она ведь и не заметила, когда бабушка умерла. Может, когда ушла, бабушка как раз проснулась и захотела с ней поговорить. Сказать что-то важное, попрощаться.
А она сбежала!
Лена судорожно всхлипнула: бабушка много чего касалась в последние дни, жаль, она не особо слушала, все раздражало.
И потом – бабушка вечно говорила иносказаниями. И никогда не объясняла сказанное. Понимай ее, как хочешь. Все твердила – думай, думай, на что тебе голова дана? Лену так и подмывало ответить: «А я ею ем!»
Не рискнула. Побоялась, что бабушка слышала этот анекдот и высмеет ее. Софья Павловна не любила «глупые» шутки.
Лена попыталась вспомнить бабушкины последние слова и заплакала еще горше: она и сейчас их не понимала. Ох, бабушка… Вечно бросит что-нибудь и смотрит на Лену испытующе: мол, запомнила?
Будто ТАКОЕ можно запомнить!
Лена вытерла ночной сорочкой влажное лицо и печально пробормотала:
–Что она позавчера сказала-то? А-а: «подлость, детка, чистит дорожку лучше трактора, но она же и сушит», это она про что?! Еще сказала, что оплатила мои долги на сегодня, а это про что-о-о?
Лена горестно завыла. Почему-то показалось: она не поняла что-то важное, без чего ее жизнь не сложится. Бабушка сегодня не казалась ей больной, слабой и надоедливой старухой, вдруг подумалось: мама с папой и она сама лишь жалкие ее тени. Нет в них бабушкиной страсти, нет ее жадности к жизни, нет ее смелости и независимости.
«Она ни разу не пожаловалась, – Лена угрюмо высморкалась. – Всегда говорила: что-то не сложилось, вляпалась в дерьмо, не ищи виноватых – это тупик. Перетряси себя, перебери по молекуле, улыбнись, даже если рыдать хочется, и живи дальше. Вот она болела, а мы только вчера узнали – у нее рак. И боли страшные, бабушка почти не глушила их наркотиками, не хотела. Умирала, а нам улыбалась. И язвила. И дразнила. А я… почти ее ненавидела! Потому что дура».
Лена с трудом сползла с кровати и подошла к зеркалу. Брезгливо посмотрела на покрасневшее, распухшее лицо и с сожалением прошептала:
–Я мало на тебя похожа, да, бабушка? Ты б сейчас не плакала, я знаю. Сказала б на моем месте: «Здорово, что ты уже не мучишься». Крикнула б: «Э-эй, ты где там? Я рада за тебя, слышишь?» – Лена шмыгнула носом. – И вспоминала б потом только то, что хочется вспомнить. Исключительно хорошее. Или нужное.
Лена подошла к окну и почти легла на подоконник, бездумно глядя на разомлевшую от августовской жары улицу. Нашла взглядом Марию Ивановну – она суетилась у накрытого стола во дворе, помогала официанткам, приглашенным из ближайшего ресторана, – и вдруг вспомнила, что Игорь с Сашей тоже придут на поминки.
Лена судорожно вздохнула: бабушку почти некому провожать, она ни с кем не дружила. Только самые близкие пришли на похороны. Папа даже автобус не стал заказывать, вполне хватило трех легковых машин.
«Ничего, ОНА не обидится, – Лена с трудом заставила себя улыбнуться, вдруг захотелось походить на свою недобрую, несгибаемую, эгоистичную – так все говорили! – властную бабушку. – ОНА не терпела лицемерия. Всегда говорила, что хотела и кому хотела. Плевала, если собеседнику не нравилось. И всегда доводила начатое до конца. А я…»
Лена резко выпрямилась: как она могла ТАК распуститься?! Позволить, чтобы Игорь увидел ее в ТАКОМ виде… Слабой, никчемной, в соплях и слезах!
А Саша Карелин?!
Лена вспомнила свой жалкий лепет в кафе, внимательное Сашино лицо, его дружеское – всего-то! – похлопывание по плечу и сочувственную улыбку.
Она, Лена, производила жалкое впечатление! Бабушка бы снова сказала: внучка не ее крови. И дело не во внешнем несходстве.
Но это ж неправда!
Лена бросилась приводить себя в порядок. Долго стояла под ледяным душем. Дрожала под тугими струями и размышляла, как вести себя при встрече с Игорем и Сашей.
«Надоело, что они до сих пор смотрят на меня как на маленькую девочку, – зло думала Лена. – Нет, даже хуже! Как на бесплатное приложение к другу-Лешке. Эдакое досадное недоразумение. Мол, путается что-то там под ногами, внимания требует…»
–Кстати, нужно поставить точку на дурацкой истории с сережками, – пробормотала Лена, сдергивая с вешалки полотенце.
Она посмотрела в зеркало и осталась собой довольна: строгое красивое лицо, яркие синие глаза, тонкая талия, длинные стройные ножки, им все девчонки в классе завидовали...
Лена одобрительно улыбнулась белокурой девушке в зазеркалье и злорадно подумала: «Может, и зря я все затеяла. Вряд ли Игорь вообще вспомнит, кто такая эта Рыжая…»
***
Скуратову не хотелось оставаться на поминки, но уехать с кладбища домой он не решился. Уж слишком грустным выглядел Лешка, Игорь его раньше таким и не видел. Парень даже плакал украдкой.
Да и Карелин то и дело шмыгал носом и прятал глаза. Сашка, кажется, с раннего детства знал умершую старуху и любил по-своему. За язвительность, за несхожесть с другими, за собственное мнение по любому вопросу, за нескрываемый интерес к их с Лешкой нехитрым мальчишеским проблемам, за умение хранить чужие тайны.
Игорь стоял за спинами друзей и угрюмо наблюдал за «провожающими». Их немного пришло на эти похороны. Сами Кирсановы, ближайшие родственники, кое-кто из друзей и молодящаяся дама со странно значительным лицом.
Нет, скорее, личиком. Сухоньким, с кулачок, но торжественным, как на девятое мая.
Она кружила возле гроба, словно огромная моль, в черном шелковом платье, чересчур свободном для нее. Всматривалась в лицо почившей с непонятным напряжением и что-то жарко шептала, будто Софья Павловна могла услышать. Дама в черном походила на сумасшедшую.
Еще из посторонних присутствовали врач и старый юрист, Игорь не раз видел их в доме. Оба в строгих темных костюмах, со скорбными лицами.
Скуратов слышал, как импозантный доктор, протирая накрахмаленным носовым платком очки, сказал соседу:
–Сильная была женщина, несгибаемая. Верите, сама поставила себе диагноз, я лишь подтвердил. После моих слов – ни истерики, ни слез, ни обреченности – ничего. Спокойно улыбнулась и, знаете, что сказала?
–Бог шельму метит? – неприятно усмехнулся старик-юрист.
–Господь с вами, – отшатнулся доктор, – с чего вы взяли?
–Тогда – не все коту масленица.
–Вы ее не любили, – утвердительно произнес врач.
–Ваша правда, – старик не стал возражать. – Не за что мне ее было любить. Да и не нуждалась Софья в ней, в любви-то, особенно в моей.
Они замолчали. Игорь искоса посматривал на них. Скуратова почему-то волновали эти люди, тоже чужие, как и он сам, но странно причастные к происходящему таинству.
Наконец старый юрист провел дрожащей рукой по голове – хотя воздух был недвижен, и волосы лежали в раз и навсегда установленном порядке – и с деланым безразличием спросил:
–Ну и что ОНА вам сказала?
Слово «она» прозвучало в коротком предложении очень значительно. Врач это уловил и бросил на собеседника проницательный взгляд. Понял что-то свое и удивительно мягко вымолвил:
–Праздник не может быть вечным.
–Что?!
–Праздник не может быть вечным, – повторил доктор. Горько улыбнулся и добавил: – Потом засмеялась и потребовала сохранить ее тайну. От семьи. Мол, незачем их тревожить. Да и не хочет она ловить сочувствующие взгляды, это ее жизнь и ее смерть.
–Очень на НЕЕ похоже, – просипел юрист и рванул свой галстук, ему не хватало воздуха.