АНАТОЛИЙ ДМИТРИЕВИЧ
«Впереди всех времен авиатор».
Над морем опустился туман.
Резкий ветер пригнал сырые, белые облака. Туман такой густой, что с мостика еле виден нос парохода.
Кажется, будто не воздух, а густая жидкость заполняет пространство. Отдельные рваные хлопья пролетают на фоне темных снастей, лебедок и мачт.
На баке все время бьет колокол. Призраком маячит закутанная фигура вахтенного матроса. Он каждую минуту дергает веревку, и тревожный звон глухо доносится сквозь плотный туман.
Другие корабли тоже бросили якоря и стоят где-то совсем близко.
Двое суток солнца не видно, и время смешалось.
Только к вечеру второго дня сплошная стена тумана разорвалась, и неожиданно близко показался холмистый, унылый берег острова Диксон.
Загрохотали якорные цепи. Пароходы медленно развернулись, вошли в бухту и снова бросили якоря.
Остров Диксон — одна из самых больших и старых раций на советском Севере.
На высоком пустынном берегу просторный дом, отдельное здание радиостанции, баня, сараи и службы. Здесь люди живут по нескольку лет с женами и детьми. На стенках комнат красуются семейные фотографии в вычурных рамках. Вместо коек стоят двуспальные кровати с замысловатыми пирамидами из подушек в изголовьях.
Едят все вместе, за одним столом, в общей комнате.
У большого окна стоит старенький, но хорошо настроенный рояль. На подоконниках — горшки с фикусами, привезенными сюда из далеких родных мест. Вечером зажигаются электрические лампы. Вокруг длинного стола с визгом бегают дети. Пахнет пеленками и кухней.
Вся обстановка настолько благоустроена, настолько похожа на обычную «городскую», что никак не верится рассказам зимовщиков о мрачной и тяжелой полярной экзотике.
Этой зимой, совсем недавно, погибли две женщины: вышли погулять, прошли с полкилометра — и вдруг неожиданно поднялась пурга. В снежном тумане женщины заблудились и замерзли в десяти минутах ходьбы от дома. Только через несколько дней их трупы нашли под снегом собаки.
Старожилы Диксона хранят потрепанную тетрадку в черном кожаном переплете. Сюда записывали свои впечатления все посетившие станцию со дня ее основания. Здесь автографы Амундсена, Вилькицкого, Визе — лучших полярных исследователей — рядом с полуграмотными, неуклюжими каракулями промышленников и зверобоев.
В этом году уже не просят всех посетивших Диксон расписываться в тетрадке. Пустынная бухта похожа на большой порт. Пароходы сходятся сюда со всех сторон, гудят моторы катеров, перекликаются люди. Для одних только имен посетителей этого года не хватило бы всей старенькой тетрадки.
Диксон издавна славился ездовыми собаками. Много неплохих собак вырастает и сейчас на станции. Но опытные промышленники скептически поглядывают на новое поколение. Сокрушенно качая головами, с грустью перечисляют славные имена знаменитых диксоновских собак. Показывая целую стаю совершенно белых щенков, рассказывают легендарные истории о замечательной их прародительнице — суке Белочке — и вспоминают старое время.
На тихой воде маленького мелководного заливчика около станции покачивается большой серый дорнье-валь. От самолета к дому проходит человек в стареньком кителе, огромных рыжих меховых сапогах и пилотском шлеме. Его замечают собаки и с веселым лаем бросаются к нему. Они прыгают, машут пушистыми хвостами и путаются у него в ногах. Он окликает по именам своих любимцев, пробегает по мосткам и скрывается в домике.
Этот человек — командир самолета Анатолий Дмитриевич.
В похожем на чуланчик помещении библиотеки он разваливается на матрацах и шубах, покрывающих весь пол. Здесь живет он с четырьмя товарищами — экипажем самолета — уже два месяца. Спят не раздеваясь на полу, измазанные маслом и бензином, обросшие бородами и грязные.
Сюда прежде всего приходят люди с кораблей. Анатолий Дмитриевич радушно пожимает руки знакомым и незнакомым, приглашает рассаживаться. Мебели очень мало — маленький колченогий стол и шаткая табуретка. Большинство гостей устраивается на полу.
Начинаются разговоры, возможные только на Севере, где каждая новость с Большой Земли, каждое слово о последних событиях приобретает огромное, ни с чем не сравнимое значение.
Прежде всего летчики расспрашивают о последних авариях в авиации. Внимательно слушают печальные рассказы о разбившихся самолетах, сгоревших моторах и искалеченных людях. Горячо обсуждают возможные причины катастроф и ошибки погибших.
Потом Анатолий Дмитриевич рассказывает о своих работах. Уже два месяца дорнье-валь летает над Карским морем, разведывает лед и по радио руководит ходом кораблей.
Штурмана судов, уже ходивших от Диксона на восток, рассказывают о том, где и какие льды они встречали. Анатолий Дмитриевич сопоставляет эти сведения с той картиной, которую видел сам с самолета. Высказывает предположения о ледовых условиях, о курсе экспедиций.
Лед сделался его специальностью. Увлекаясь любимой темой, он вскакивает с пола, ходит большими шагами по комнате. Говорит веселой скороговоркой, все время хитро улыбаясь и щурясь. Любимое его выражение «это хозяйство». «Хозяйством» он называет и лед, и свой самолет, и ветер…
В маленьком квадратном окошечке — вся бухта. Темные облака заволокли небо. Дальний берег острова еле виден в сером сумраке. Океанские лесовозы, черные ледокольные пароходы, легкие шхуны, неуклюжие баржи и лихтера беспорядочной кучей покачиваются на мелкой волне. Дымят трубы, грохочут лебедки, гудят гудки и сирены. Кажется, будто это большой порт, а туманный берег напоминает неясные очертания города. Вдруг порывом налетел ветер. По зеленой воде пошли веселые барашки, туман разорвался, и заходящее солнце осветило пустынные каменистые холмы, припорошенные на вершинах голубоватым снегом.
На флагманском ледоколе собрался совет.
Капитаны и начальники съехались на гребных шлюпках, моторных лодках и катерах.
В роскошном, как вестибюль отеля, салоне ледокола возились кинематографисты. Вид у кинематографистов совершенно «полярный». Они отпустили экзотические бороды, почему-то никогда не расстаются с неудобными охотничьими ножами и стараются говорить грубым, пропитым голосом. Когда они включили осветительную аппаратуру, яркий синеватый свет заиграл на золоте нашивок и пуговиц, черном сукне кителей и лоснящейся коже курток.
Самый щеголеватый вид у капитанов маленьких речных пароходиков и у начальников экспедиций; на рукавах их блестят бесчисленные, чуть ли не адмиральские нашивки. Капитаны ледоколов, опытные коренные полярники, одеты в невзрачные куртки, свитера и грубые сапоги. Только капитан флагмана — в полной парадной форме.
Когда все собрались, вошел начальник Первой Ленской экспедиции и сел на председательское место. Совет начался.
Сообщили последние данные о состоянии льдов. Выяснилось, что есть два варианта продвижения на восток.
Вариант первый: пойти на север от Диксона, с тем чтобы с севера обогнуть большие ледяные массивы. Последнее время дуют северные ветры, и есть основание предполагать, что лед подвинулся к югу.
Вариант второй: пойти как можно южнее, как можно ближе к берегу. Прибрежные течения, мели и рельеф берегов должны задержать лед на некотором расстоянии. Очевидно, между материком и ледяной кромкой должна быть чистая вода.
Первый вариант привлекал своей смелостью. Некоторые из начальников высказались за него. Но моряки стали энергично защищать второй, «южный» вариант. Начался спор, похожий на обсуждение дислокации боя в настоящем генеральном штабе. Полярные стратеги горячились, стараясь убедить друг друга.
В самый разгар спора начальник экспедиции повернулся к Анатолию Дмитриевичу:
— Можете ли вы летать на разведку в сторону мыса Челюскин?