Первым выстрелил басмач в распахнутом халате. Он выстрелил в воздух и визгливо закричал, призывая аллаха. Крик подхватили остальные. Они стреляли на бегу, и снова ущелье наполнилось грохотом и шумом. Пограничники не отвечали.
— Хоть бы одну гранату еще… — бормотал Николаенко, — хоть бы одну… — Гранат больше не было.
Басмачи перешли реку. Только вожак в распахнутом халате остался на той стороне. Верхом, он кружился по берегу, кричал приказания и размахивал маузером. Басмачи лезли к камню, поднимаясь по тропинке и пробираясь через заросли кустарника.
Пограничники не стреляли. Закс видел, как шевелятся, вздрагивают кусты. Басмачи поднимались все выше и выше.
Слева, на тропинке, басмачи подошли совсем близко. На несколько минут они задержались, прячась за выступом скалы, потом закричали и побежали к камню.
Николаенко выстрелил. Рослый рыжий киргиз в синем халате схватился за живот и рухнул под ноги бежавшим сзади.
Закс тоже начал стрелять.
Не видя друг друга, оба пограничника улыбнулись, ничего не сказав. Холодное спокойствие овладело ими. Каждый по-разному подумал об одном и том же: хорошо, что умирать приходится не в одиночку.
К Николаенко бежало шестеро басмачей. Обойма кончилась, перезаряжать не было времени. Николаенко отбросил винтовку, вынул клинок и встал. Нетвердой походкой пешего кавалериста он пошел навстречу басмачам.
— Ура!.. — крикнул он и в грохоте пальбы сам не услышал своего голоса.
Но, как эхо, откуда-то сверху загремело «ура», и на склоне горы по ту сторону реки показалась цепь пограничников.
Николаенко не видел их и не понял, в чем дело.
Басмач, бежавший впереди всех, странно дернулся, споткнулся и сорвался в пропасть. Потом еще двое упало, убитые наповал.
Николаенко остановился, подняв клинок и широко расставив ноги. Он никак не мог сообразить, что произошло. Басмачи бежали, стреляя куда-то в сторону. Потом Закс верхом проскакал мимо него, размахивая шашкой и крича, как безумный.
Только тогда Николаенко увидел, как на том берегу реки, в дыму и грохоте, скакали пограничники, настигая басмачей. Впереди, на гнедом коне, несся комендант.
Из всей шайки ушел только один басмач в распахнутом халате.
4
Кроме Кутана, в отряде не было проводников. Пришлось повернуть обратно.
Из веток елей сделали носилки и прикрепили их к седлам. Кутан лежал на носилках. Он часто впадал в забытье, бредил и метался. Его приходилось привязывать. Не знали, чем кормить его, — ни мясные консервы, ни ржаные сухари, конечно, раненый есть не мог. Единственной более или менее пригодной пищей был шоколад. Шоколад растирали и смешивали с теплой водой. Весь шоколад отдали для Кутана.
На перевалах лежало много снега, осенние ветры наметали высокие сугробы. Становилось все холоднее и холоднее. Бойцы укрывали Кутана своими тулупами и гнали лошадей. В самых трудных местах носилки снимали с седел и несли на руках. Шли целыми днями, ночевали где придется, и через шесть дней пришли в Каракол.
Кутан умирал. Весь отряд прошел по городу и остановился у ворот больницы. Носилки сняли и пронесли в приемную. Закс, Николаенко и Андрей Андреевич шли за носилками.
Седой старичок-врач, опасливо косясь на винтовки и шашки бойцов, на их похудевшие, обветренные лица, взволнованно протирал пенсне и слушал тихий, спокойный голос Андрея Андреевича.
— …Вот, доктор, я и прошу вас, — говорил комендант, — вылечить этого киргиза во что бы то ни стало. Понимаете? Но не то, чтоб он выжил, этого мало. Он мне нужен совершенно здоровым. Погодите. Я знаю очень хорошо все, что вы скажете, — вы ни за что не отвечаете, вы ни за что не ручаетесь. Но мне — поймите, доктор, — мне необходимо совершенно вылечить его. И вы добьетесь этого. Правда, доктор?
— Хорошо, товарищ, он будет здоров, — неожиданно для самого себя, уверенно ответил врач.
— Я так и знал, — сказал комендант, слабо улыбаясь. — Простите, доктор, мы наследили тут у вас. Если нужно что — позвоните. До свиданья.
— Мне ничего не нужно, — буркнул доктор. — Прощайте.
Комендант вышел, сутулясь и с трудом передвигая ноги. Бойцы пошли за ним. Проходя мимо доктора, Закс остановился и тронул старика за рукав.
— Простите, гражданин врач, — сказал он шепотом. — Этот наш киргиз верно будет живой?
— Я же сказал вам, милостивые государи! — сердито закричал доктор. Я же сказал вам, черт возьми совсем, что он будет жив. Понятно или нет? Я еще не видел его раны, я не знаю, может быть он ранен абсолютно смертельно, может быть он уже умер, — вам ведь все равно. Вам надо, чтоб он был живой, и больше вас ничего не интересует. Ну и оставьте меня в покое! Поняли? Оставьте меня в покое! И не шумите здесь! У меня больные! Вот-с!.. — и он с грохотом захлопнул дверь.
Николаенко и Закс на цыпочках спускались с лестницы.
Восемь суток старичок-доктор боролся за жизнь Кутана. Восемь суток Кутан не приходил в сознание. Но доктор победил, и на девятые сутки, поздно ночью, уходя из больницы, он сказал сиделке:
— Ну, знаете ли, сударыня, и здоров же он. Не человек, а бык. Он будет жить…
Через неделю Андрей Андреевич пришел навестить Кутана. Кутан хотел встать с постели. Доктор коршуном кинулся на него.
— Лежать!.. — взвизгнул он. — Лежать, негодяй! Белесм? Понимаешь?..
Кутан лег опять.
— Здравствуй, товарищ комендант, — сказал он. — Старичок такой сердитый — никак вставать не дает, понимаешь.
— Ты откуда это так по-русски выучился? — спросил Андрей Андреевич, пожимая доктору руку.
— Старичок учил. Я мало-мало русский учил. Он мало-мало киргизча учил. Ничего старичок.
— Ты доктору жизнью, Кутан, обязан, — сказал Андрей Андреевич.
Доктор неопределенно хмыкнул и сердито рванул шнурок от пенсне.
— Нет, — твердо и серьезно ответил Кутан. — Нет, товарищ. Старичок, верно, лечил азмас[28]. Хороший старичок. Только Кутан не потому живой.
— Что такое? Ничего не понимаю, — нахмурился Андрей Андреевич.
Кутан хитро подмигнул.
— Зачем не понимаешь, — сказал он, — хорошо понимаешь. Шоколад давал мне? Да? Шоколад очень лекарство крепкий. Шоколад Кутану жизнь давал. Шоколад Кутан ел, потому живой.
5
Андрей Андреевич и Амамбет наконец собрались на охоту. Но, как всегда бывает, когда собираются особенно долго, в самый последний момент, вечером, накануне дня охоты, выяснилось, что ничего не приготовлено. В час ночи сели заряжать патроны. Андрей Андреевич взвешивал и насыпал порох и дробь. Амамбет забивал пыжи.
Джек, чувствуя близкую охоту, нервничал и не мог усидеть на месте. Пес бегал, высунув язык и виляя хвостом. То он обнюхивал ружейные чехлы, то свежесмазанные сапоги, то патронташи и прочую охотничью снасть, разбросанную по комнате. Часто он подбегал к хозяину и, тычась холодным, влажным носом, из-под руки засматривал на стол, заваленный гильзами, пыжами, дробью, будто хотел убедиться, все ли в порядке.
За окном, в темноте, свистел ветер, и дождь барабанил в стекла.
Андрей Андреевич молча пыхтел трубкой, и голубые клубы дыма плавали под абажуром.
Амамбет тихонько напевал.
— Ты знаешь, что пою, Андрей? — спросил он. — Замечательную вещь пою, понимаешь…
Он снова начал петь. Андрей Андреевич перестал взвешивать порох и слушал, наклонив голову набок.
— Что ж ты поешь, Амамбет?
— «Манас» пою. Народный эпос киргизский. Слушай: