А Тамара Сергеевна уже вошла в свою квартиру, где так чисто, светло и тепло. У них отличный район, лесопарк рядом. Дом первой категории, окна на юг выходят. Если она весной защитится (а иного и быть не может!), можно будет откладывать на машину.
Да, когда-то жалела, что не родила от мужа. Но теперь, может, и к лучшему: ведь неизвестно, кто б родился… от такого… Немного устала она, да, устала… Вот и перешла на другую работу. Обязательно надо было перейти, сбросить многолетнее какое-то напряжение, неуверенность.
Она все расхаживала по квартире. Но глаза ее не замечали хоть какого-нибудь беспорядка. Не лежала не на месте тряпка, не валялась на полу бумажка, подушки на софе расположены симметрично. Ничто нигде не выпирало, не тревожило. Хотела было Тамара Сергеевна поправить коллекцию бабочек — брат привез из экспедиции, — даже подошла к ней, но и коллекция висела идеально. Под стеклом, на нержавеющих гвоздиках, ровными рядочками радовали глаз экзотические красавицы. Собственная жизнь какой-то засушенной бабочкой представилась — не полетала, не порезвилась, не порадовалась… а тридцать три уже… муж… жертва… восемь лет уже… Да на что ему ее жертва, если он все равно ничего не осознает, как бы в другом мире постоянно пребывает. Жертва! Какое, оказывается, глупое слово! Раньше казалось таким красивым, а теперь просто — глупое, глупое! Противное слово, тридцать три, уже почти старуха. И такую невыносимость почувствовала Тамара Сергеевна, что не мяукни за дверью кошка в это мгновение, она не знает, что стало бы с нею. А тут вскрикнула: «Ах!» — вспорхнула, легко пробежала по коридору и, даже не выглянув предварительно в глазок, распахнула дверь.
А в комнате с опущенными шторами и мягким светом торшера все тянулся и тянулся разговор:
«— Ну, разумеется, Глеб, нет никаких оснований нам укорять друг друга, не мы виноваты, а виновата та весна, бесконечные командировки Ивана…
— Цветы, Маша, которые я тебе дарил, ломая в больничном садике… денег-то…
— Да, да, жили впроголодь, а как вспомнишь те годы, так кажется, что лучше их и не было… Знаешь, иногда мне кажется, что он все знает.
— М-м-м…
— Нет, друг мой, ты определенно что-то хотел сказать… относительно этой писульки, этого бреда… вот, вот… «Прости, Мария… любовь сильнее меня… прости и забудь» — господи, как это все глупо… вот… а вот еще… глупее: «…постарайся, Мария, дорогая моя, поскорее ощутить себя свободной, меня позабыть и найти свое счастье, которое ты обязательно заслуживаешь, прости и прощай!» — бред какой-то, а?
— М-м-м… в последнее время он, знаешь ли, сильно изменился…
— Еще бы… господи, как это страшно! Ты знаешь, Глеб, я все-таки никак не могу себе это представить… — Голос ее перешел на шепот. — Пытаюсь и-и… не могу… не у-кла-дывается…
— А этого действительно никто не может себе представить, потому что этого никогда не было.
— Да нет, просто творится что-то… что-то не земное, а-а космическое, просто космическое нечто, потому и не могу.
— Космическое? Космическое, несомненно, участвует. Ведь уже точно доказано, что орбита Меркурия…
— Знаю, знаю — соединилась с орбитой Луны…
— Да не соединилась, а…
— Ладно, замнем для ясности… это не так уж и важно, меня другое тревожит… вдруг он все-таки все знает… нельзя же за двадцать пять лет не догадаться хоть как-то, а?
— Нет, нет, успокойся, Маша, он, конечно, ничего не знает. Ну а само письмо, я думаю, наивная попытка как-то ослабить удар по тебе, сам факт того, что неизбежно с ним должно случиться.
— О боже! И ты спокойно так говоришь!
— Мы — медики.
— Да-а… вы медики… Кстати, она реально существует, эта Тамара Сергеевна? Или это его выдумка?
— Да нет… существует… это наш новый врач — ординатор… перешла к нам из психдиспансера, там муж у нее… много лет уже в безнадежном состоянии, вот и перешла.
— Час от часу не легче: муж сумасшедший! Ну хорошо, а Иван тут при чем? Ведь она же, раз медик, наверняка знает, что уже началось всё… ну, этот… начался уже распад этот… то есть уже конец всему. Знает она?!
— Да знает, знает…
— Ну и-и…
— А шут их разберет. Я ж говорю, Иван сильно изменился. И внешне, и-и… душевно как-то.
— Любовь, что ли?
— Да нет, конечно… какая там любовь, когда распад уже начался. А-а, ладно… Коньяк остался?
— На кухне, кажется, полбутылки. Или лучше, Глеб, если не трудно, возьми в баре, налей и мне… только подогрей сперва. И шоколадку возьми там же, хорошо? Слушай, ты пил уже сегодня?