Ну а из нее уже, понятно, вытекают и все остальные, такие присущие нам во все времена идеи, как-то: идея номер один — непримиримая (естественно, неосознанная, на уровне рефлексов) вражда народа ко всякого рода индивидуальностям как антиподу братства. И особенно к этим коллективным индивидуальностям, то есть ко всякого рода сословиям. Ведь как ни верти, а народ не принял кооператоров! И это для перестройщиков очень неприятная неожиданность.
Вторая идея, с неизбежностью вытекающая из надыдеи братства неравных, это, конечно, идея вождя, царя, личности, хозяина (дело, конечно, не в названии, а в сути), вообще — отца родного для народа. Народ и вождь — это два полюса одного единого магнита. И только силовые линии подобного могучего магнита одни в состоянии удержать, как многомиллионноградусную плазму, это неудержимое наше братство неравных.
Как глупы все эти сегодняшние споры, думает полковник, начиная застегивать пуговицы, как глупы эти споры по поводу того, случайна или не случайна была революция в России. Дело-то все в том, что на смену одной личности — царя, — полностью опошлившейся в глазах народа, история решительно выдвинула новую личность — Ленина! У которого были, разумеется, и свои идеи, но в них ли дело? Ведь в конце концов идеи могут и меняться — то: «Вся власть Советам!» — то: «Недоверие Советам!», то военный коммунизм, то нэп. И если б народ пристально следил за всеми ленинскими идеями, давно б с ума свихнулся. Нет, здесь надо было просто по-детски верить. И народ верил Ленину. «И эту главную нашу черту — детскость — будем иметь в виду», — добавляет он вслух.
Застегнувшись, он отряхивает невидимые соринки, пылинки, мундир тяжел от наград. Но это именно та тяжесть, под которой дышится легко, а мысли одновременно такие простые и мудрые. Да-да, получается, что всем крупным личностям нашей истории в отношении своего народа как-то неожиданно везло — Иван Грозный, Петр Великий, Ленин, Сталин… В целом народ никогда не осуждал их. И не случайно. Каждый из них вел борьбу не на жизнь, а на смерть не с собственным народом, ибо метафорически это выглядело бы как борьба головы с собственным телом. И поэтому, как ни верти, каждый вел борьбу все же с сословностью, с ней лишь одною — боярской, помещичье-дворянской, военной, интеллигентской. Ну а поскольку эта борьба с сословностью всегда и отвечала народным инстинктам, в душе народа она и не могла не одобряться. Тем еще более укрепляла положение данных царей-вождей.
А вообще-то (перед зеркалом в странной позе, с указательным пальцем у виска, замер полковник), а вообще-то, понимали или нет они свою роль, роль вождей? Как какой-то мифической, однако ж и реально существующей головы огромного, многомиллионного тела! Слышали или нет эти миллионы пульсиков, собирали или нет в себя эти миллионы разрозненных мыслей в одну главную? Несомненно! Иначе ж никогда тебе не быть русским вождем. «Братья и сестры! — откашлявшись, произносит он торжественно… Да-да, именно так и должен был он в смутную свою минуту обратиться к своему народу. — Пусть осенит вас крестное знамя ваших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского…» Он осторожно поправляет орден Александра Невского, зазубренными его краями словно бы проверяя чувствительность все более немеющих пальцев, он шепчет что-то неразборчивое, ему становится горько и обидно… комок застрял в горле, он пытается еще раз повторить: «Братья и сестры!» Но лишь сипит, горлом хлюпает, ему до слез обидно… Но, собственно, разве ж народ убрал из Музея Революции все, что напоминало бы нам сейчас о Сталине? В последний раз там побывав, полковник с горечью констатировал: висит там куртка Свердлова, висит фуражка Дзержинского, висит тельняшка матроса — участника революции. А вот человеку, который более полувека принимал активное участие в российском революционном движении, места — увы! — не нашлось. А ведь Сталин не только участник всех трех русских революций, он после Ленина почти тридцать лет стоял во главе партии и народа! И это в исключительно ответственные периоды русской истории. И такому человеку, горько качает полковник головою, не нашлось места в Музее Революции! Не нашлось места для его трубки, рублевой пачки «Герцеговины Флор»! Сунув рассерженно руку в карман, полковник обнаружил почти нетронутую пачку «Беломора» и не раздумывая закурил.