Как только солнце взошло достаточно высоко, Игорь Серафимович растерся крапивой и стал глядеть на него широко раскрытыми глазами. Исколотый, искусанный, медленно обсыхающий на солнце, он стоял неподвижно и глядел. Минут десять — пятнадцать. Солнечный круг все более и более плавился в его глазах, приобретал подвижность, начинал скользить, вертеться как блин на раскаленной сковородке.
Его комната забита высушенными растениями. Домой вернувшись, он сразу прошел на кухню, достал из сумки цветы, засыпал в чайник настоящего китайского фарфора и заварил. Дал настояться полчаса и выпил сразу три стакана. Лег на тахту, пальцы ног сунул между секциями парового отопления и стал ждать. Но ждать долго не пришлось, он убедился, что растения и на этот раз не те. Тогда со вздохом он поднялся, не глядя взял с полки еще не прослушанный диск, включил.
— О-о-о… Что с ним, коллега? — спрашивал глуховатый, с легким брюзжанием голос.
— Да! Уникальный случай! — отвечал мелодичный голос — Возможность, которая больше никогда в науке не повторится. Профессор Круглов, да вы же знаете сами, теперь это уже не секрет, так вот Иван Федорович Круглов проводил опыты по радиационной генетике…
— Да, да, слышал… и, кажется, м-м-м… вроде бы был близок к тому, чтобы расшифровать генетический код.
— Да что там близок! Он расшифровал его! Рас-шиф-ро-вал.
— Но это же, позвольте, — это же переворот в генетике!
— В генетике, ха-ха-ха… Да разве ж только в генетике? Никто не представляет даже, что это такое!
— Невероятно… да-да, я слышал, но как-то… даже дрожь берет, невероятно, но… но это же самый настоящий научный подвиг, и за него… за него…
— Разумеется, ну, разумеется, коллега, разве можно сомневаться. И Круглова наградили, наградили всем, чем только можно, все премии, все возможные в наш век ордена…
— Да нет — я имею в виду трагическую развязку. Плату, так сказать, за это колоссальное открытие. Разумеется, он сознательно шел на риск, проводя все опыты на себе. Григорьев, Пастер, умирающий Павлов, диктующий ученикам все признаки приближающейся агонии, — все это так, путь ученого всегда тернист. Но все это не идет ни в какое сравнение с тем, что случилось с Кругловым.
— Да, да, да… прискорбно, весьма… Тут и личная неосторожность, и невероятное стечение обстоятельств: психологическая настройка, доза радиации, а самое главное, как выяснилось потом, соотношение орбиты Меркурия и, кто бы подумал! — нашей старушки Луны выразилось числом «пи» с точностью до девятого знака!
— Невероятно!
— Увы. И в результате — редчайшее заболевание, которое отныне так и войдет в Большую Историю Медицины — РКа — Распад Круглова. Уже в филиале Центра Науки работает спецкомиссия по утверждению этого нового медицинского термина.
— Распад?
— Да, конечно. Круглова ожидает распад. Ведь то, что с ним уже сейчас происходит, это в миллионы раз ускоренный процесс регресса, обратная, так сказать, эволюция человечества. Вниз, вниз, вниз… опять в ничто.
— И-и… что — этот процесс никак нельзя остановить?
— По-омилуйте, коллега, распалась решетка гена, просто взяла и растаяла, как снежный узор на окне. В принципе ее уже нет, понимаете — нет! У него как у формы вроде бы всё пока на месте, но внутренней-то связи уже нет. Нет! В том-то все и дело — это, по сути, уже один обман. То, что мы сейчас воспринимаем как Круглова. На самом же деле это, как радиоактивный распад, с каждой минутой набирает силу. С каждым днем набирает! Распад мышления, логики и, наконец, распад физической оболочки. Он на наших глазах, можно сказать, будет опускаться опять в… в ничто… в черную дыру, а мы… мы!.. история нам этого никогда не простит, если мы пропустим этот уникальнейший случай, не выжмем из него все, что есть ценного для науки, для человечества! Я лично думаю — это наш долг.
— Я понимаю, понимаю… конечно… пропустить такое — это преступление. Это, если можно так выразиться, научная диверсия. Да это будет просто свинство с нашей стороны!
— Я думаю — не допустим. Уже готов приказ о создании Центра Науки по организации Большой Соботки.