– Да!
– Ударные группы стоят на Унтер-ден-Линден?
– Да!
– Радиостанция в Кениг-Вустерхаузене захвачена?
– Да! – прокричал Гизи.
– Радиоцентр на Мазуреналлее взят?
– Да!
– Связь с дивизиями русских добровольцев установить можно?
– Да!
– Так вот, по радио, плакатами, чем угодно объявить всей нации:
Гитлера убил Гиммлер! А если не убил, то держит фюрера в заточении и объявленное выступление фюрера по радио – фальшивка. Пора понять, что для успеха государственного переворота надо лгать, лгать, лгать!
Танки еще не оцепили правительственный квартал, а по радио объявить: танки подходят, танки все ближе… Или, по радио же, оглушительное известие: “Арестован министр…” Не важно кто. Доктор Геббельс, к примеру. Зачитывайте по радио телефонную книгу, выборочно, указывайте: это те, кто перешел на сторону новой власти. И – провокации! Используйте любой повод! Открывайте двери тюрем и лагерей, выпускайте на волю убийц и грабителей, лишите гражданское население продовольствия, аннулируйте все талоны и карточки, создайте хаос в стране – и тогда вмешательство армии будет оправданным. И всюду – ударные отряды вермахта, они должны выглядеть прибывшими с фронта: каски, автоматы, пулеметы МГ-34.
Все ближе и ближе конский топот, сабельный звон все слышнее и слышнее, с гиканьем пронеслась сотня всадников, на ходу поджигая хаты, и боевая песня зазвучала… А вокруг – полыхание вселенского пожара.
– Все введенные в центр Берлина танки не из регулярных частей вермахта, а подчиняются полковнику Больбиндеру, это мой старый друг, его можно уговорить или заставить. Вицлебен здесь, идите к нему вместе с Ольбрихтом, пусть назначат меня командующим танковыми силами Берлина! Пусть переподчинят русские дивизии Гепнеру! Им, русским, терять нечего, большевики их всех под нож пустят, а на стороне заговорщиков им хотя бы светит кое-какая надежда на милость победителей.
Из уст Гизи так и не прозвучало “Да!” В глазах его полыхал ужас. Он завороженно смотрел на Ростова.
– Да не подпишет Вицлебен такого приказа! – Гизи сел. Приподнял бутылку вина. Посмотрел, что в ней. – Потому что танки в соподчинении у кого-то там, не помню уже, то есть надо десять кабинетов обегать, чтоб завизировать приказ. А что касается
Больбиндера, то к нему приставлен эсэсовский танкист, оберштурмбаннфюрер Копецки, уже успевший подчинить себе русских добровольцев. И что толку с радиоцентра… Текста обращения к нации еще нет, Бек и Герделер запутались в терминах. Бог мой! Я ненавижу большевиков, но теперь преклоняюсь перед их мудростью: они перед взятием власти отменили в 1917 году все воинские звания, они уравняли всех, у них солдаты командовали дивизиями, всех министров арестовали, и оказались правы! Только анархия хаоса создает устойчивую власть! Только бессмысленный и всем понятный лозунг о бедных и богатых! Не только кровь нужна, идея необходима! Мирового значения! Чтоб все недовольные чем-то взялись за камень и палку.
“Долой эксплуататоров!” – например. Да только под такую идею и можно проливать чужую кровь. Спасение Германии? Да ее хотят спасать все, но по-разному!
Промчались кони, обдав Ростова потом и запахом навоза, все тише и глуше звенели клинки и мечи, прокравшаяся через все караулы и посты ликующая песня увяла…
Ростов очнулся, он вновь стал немцем. Сухо, жестко смотрел на поникшего Гизи.
– Бегите, бегите скорее, пока вас не арестовали! В Швейцарию бегите!
И ни слова о том, что здесь плясали под дудку Гиммлера. Бегите!
Никто или почти никто не уцелеет из тех, кто сейчас на этом этаже, а спасшиеся не осмелятся рассказать о бедламе, в который превратился штаб заговора. Немедленно исчезайте. Я не хочу больше терпеть вас здесь. Вы ведь не пустите себе пулю в лоб, вы послушно поднимете руки. А этот человек, – Ростов кивнул на Крюгеля, черная фигура которого на фоне окна выглядела по-палачески мрачной, – проводит вас. И срочно меняйте укрытие, единственный выход для вас – дождаться новых документов от своих американских друзей, со старыми вас схватят на границе, с минуты на минуту Гиммлер закроет ее…
Сейчас вам дам пропуск, подписанный Штауффенбергом…
– У меня есть такой. Он не действует, меня уже два раза останавливали патрули…
– В пределах этого здания он еще срабатывает… Ну, спешите!.. И последнее… И последнее: обо мне, о том, что я здесь, – ни слова. А скажете, – он кивнул на безмолвно стоявшего грозного Крюгеля, – он сам заговорит, он глотку вам перережет!
– Да, да, я обещаю…
– Ну, бегом марш!
– Но Штауффенберг…
– Да, знаю, он, конечно, будет расстрелян. Его не просто обязаны расстрелять, он сам должен подставить себя пуле… Уходите! Срочно!
Вернувшийся Крюгель с надеждой смотрел на Ростова, порываясь что-то сказать и не решаясь. Вымолвил лишь одно слово: “Штауффенберг”.
– Его уже не спасти, – сказал Ростов, отведя глаза от ефрейтора. -
Его пристрелят – либо свои, либо “черные”. Что полезно для будущего.
Умирающий за фатерлянд герой – да для такого полковника всегда найдется Вагнер.
Было тошно оттого, что все сбывалось, и все крикливее становился голос друга Клауса, мечты которого рушились с каждой протекавшей минутой; на глазах Штауффенберга застрелился неудачно его кумир Бек, а потом был добит, и с этого неудавшегося самоубийства началась череда таких же глупых выстрелов мимо виска или поверх головы. Уехал
Вицлебен, убедившись в полном провале так красиво и грамотно задуманного, тем еще раздраженный, что Гепнер не выгладил свой принесенный в чемодане мундир, изрядно помятый, и в таком непотребном виде доложивший о себе ему, Верховному главнокомандующему. Фромм, под честное слово отпущенный и продолжавший сидеть в своем кабинете, вдруг нашел лазейку, вместе со всеми арестованными сбежал, сколотил группу разъяренных офицеров.
Догоняя кого-то и стреляя, они бежали по коридору, и Ростов услышал голос Штауффенберга, звавший на помощь Вернера Хефтена. Полковник рванулся к двери, но Крюгель встал на пути, не давая сделать ни шагу: арийцы уже начали стрелять в арийцев.
Утихло. Фромм по телефону докладывал кому-то об аресте заговорщиков.
Охранная рота в полном составе ушла в неизвестном направлении, потом во двор вбежали солдаты другой охранной роты, поливая окна автоматными очередями.
– По мне, что те, что эти. Однако… – подвел итог многочасовому сидению в кабинете ефрейтор Крюгель. – Благодарю вас, господин полковник: не без вашего содействия я побывал в высшем обществе. Я, кстати, генерал-фельдмаршалу Вицлебену бутылку вина принес, по собственной инициативе, за что он меня поблагодарил. Так вот. И несмотря на запреты упоминать при вас некоторые славные имена, процитирую все-таки Иоганна Вольфганга Гете: “Порядок выше справедливости”. Старик предвидел этот ералаш…
Телефон надрывался, Фромм затаился, Фромм что-то решал, и Ростов, медленно возвращавшийся к неземной бесстрастности той минуты, когда он собирался убивать Клауса Штауффенберга, начинал понимать, почему к телефону Фромма никто не подходит. Командующему армией резерва надо уничтожить своих сообщников, не погибших, к сожалению, в скоротечном коридорном бою. Арийцы убили арийцев – эту необходимость надо как-то обосновать, соблюсти некоторые формальности, создать – на что Фромм имел право – скоротечный военно-полевой суд, но ему должно предшествовать дознание, оно сейчас, видимо, и ведется.
Итог наступил около полуночи. Они спустились в полуподвал, Крюгель выкусил все провода в коммутационном шкафу, помог Ростову спуститься в люк и подняться наверх, в здание на другой стороне двора. Они близко увидели стену, за которой трибунал сухопутных войск, рассмотрели – при свете включенных фар грузовиков и штабных автобусов – приставленную к стене группу из четырех человек. В центре стоял Штауффенберг, верный Хефтен держал его за талию, поскольку Клауса пошатывало, рядом с ними – Ольбрихт и Мерц фон
Квирнгейм. Какой-то капитан зачитывал текст, видимо, приговора суда.
Пять унтер-офицеров вскинули винтовки, и тогда Клаус поднял левую руку. В этот момент Ростов распахнул окно, догадываясь: Клаус хочет что-то выкрикнуть. И тот выкрикнул:
– Да здравствует… Германия!
Какая именно Германия, “святая”, “свободная” или “священная”, уже не разобрать, слова почти созвучны, да и эхо во дворе исказило выкрикнутое, создав таинственную неопределенность.