Если же кто-либо из полицейских или офицеров швейцарской контрразведки всерьез хотел усомниться в этом, то сразу же «разочаровывался в жизни и, находясь в стадии сильнейшего возбуждения», как писали потом в своих «заключениях» медики и в некрологах — коллеги безвременно ушедшего, кончал жизнь самоубийством. Причем, как это ни странно, всегда одним и тем же способом — бросался с моста, что на окраине пригородного поселка, на каменистый порог реки. Не зря же после третьего такого броска за мостом прочно закрепилось прозвище «Полицай-Голгофа».
Что же касается некоего испанского подданного, пытавшегося общаться с приветливым хозяином «приюта» на языке Сервантеса, облагороженном неискоренимым американским акцентом, то и его Бош тоже встретил весьма приветливо. Но, проговаривая свою вступительную коронную фразу теперь уже на изысканном испанском, этот альпийский полиглот буквально просверливал пришельца взглядом.
— Вы правильно сделали, что решили прийти к старому Ангелу Бошу из Триеста, дон Чигарро. Где еще в этой стране вы будете чувствовать себя столь уютно и защищенно, как в «Горном приюте», под отцовской опекой старого Боша?
— Вне всяких сомнений, — сдержанно отмахнулся от него новый постоялец. И тут же пожалел об этом.
— А главное, где еще вы провели бы столько времени в непринужденных беседах с моим лучшим другом мистером Даллесом.
— Разве я упоминал имя вашего друга? — вскинул брови дон Чигарро.
— Достаточно того, что я вежливо упомянул имя вашего подчиненного, мистер Доновэн, — великосветски склонил голову Бош, лично подавая новоявленному идальго ключ от одного из номеров нагорного крыла. — Не забывая при этом и его скромного референт-адъютанта господина Дэвисона.
— С вами приятно иметь дело, господин Ангел Бош из Триеста.
— Полезно иметь дело — так будет точнее. Причем с каждым днем пребывания в «Горном приюте» вы будете убеждать с этом всё сильнее и сильнее.
— Как и в том, очевидно, что с каждым днем мы будем всё более полезными друг другу, — вежливо склонил голову Доновэн, нисколько не сомневаясь, что их будущий союз освящен джентльменским соглашением.
Москва. Военно-воздушный атташат при посольстве США.
Апрель 1961 года.
Все еще накануне встречи британского разведчика с полковником ГРУ Пеньковским
…С изучением материалов папки-досье русского полковника Пеньковского атташе не спешил.
Даже после того, как Дэвисон завершил изложение тех сцен из мемуаров, которые связаны были с Алленом Даллесом и Уильямом Доновэном, полковник продолжал удивленно смотреть на него. Нет-нет, не потому, что восхищался его памятью, поскольку в данном случае восхищаться было нечем. Просто, забыв о швейцарских страстях Дэвисона, он все еще поражался наивности поступка Пеньковского, о котором только что прочел в его досье и который явно недостоин был столь опытного разведчика и дипломата.
— Как он вообще решился изложить все то, о чем вы здесь говорили, в письме, которое намеревался передавать сюда, в американское посольство? — наконец прорезался голос у Малкольма. Причем на фоне мемуарных швейцарских событий это обращение к «шпионскому ходатайству» русского полковника показалось помощнику атташе угрожающе неожиданным.
— Вот именно, в американское, столь плотно, как никакое другое, опекаемое сразу несколькими русскими и не только спецслужбами, — на «автомате» отреагировал он.
— Причем передавать через случайного знакомого, из рук которого оно в тот же день могло оказаться если не в ГРУ, то уж точно в куда более «доступной» для гражданского контингента конторе, именуемой КГБ?
— Вот почему в данном случае можно понять и реакцию второго секретаря посольства, и парней из Европейского бюро ЦРУ, — подкладывал поленья в костер подозрительности и недоверия Дэвисон.
— Нет, в самом деле: первое, что бросается в глаза после знакомства с этим посланием — самоубийственная наивность его автора. Именно… самоубийственная. Если бы на подобный риск решился кто-то из политических противников московского режима, из бывших политзаключенных или просто из круга деятелей, ненавидящих коммунистов, — это еще как-то можно было бы объяснить; ну, хотя бы отчаянием затравленного человека.
— На роль которого, — воспользовался мимолетной паузой помощник атташе, — полковник Пеньковский подходит менее всего.
— На роль которого ваш, Дэвисон, русский агент-полковник Пеньковский — сотни раз проверенный, получивший доступ к самой секретной технической документации, — вообще не годится. Ни в какой ипостаси.