И Санек притопил газ. Они вклинились в толчею, непрерывно сигналя, втыкаясь буфером в борта тягачей и допотопных «зилков» из афганской артбатареи. Въехали в воду — капот впереди заходил ходуном, двигатель взвыл надрываясь. Машину бросало с булыжника на булыжник — и он, сержант Семенов, ухватившись руками за поручни кабины, повторял про себя: «Должно же это когда-нибудь кончиться!..» А когда их круто бросило влево и врезались в пустой бензовоз, заглохший на середине реки и даже накренившийся, когда они его опрокинули, как порожнюю бочку, едва не пустив по течению, и когда через несколько километров их остановил на дороге перекошенный злобой старлей из штаба дивизии и начал кричать сиплым мальчишеским голосом — тут Семенов уже ничего не говорил про себя и не думал; он захлопнул помятую дверцу и сказал Саньке, водителю: «Поехали, — добавив устало: — Где же он раньше-то был, мудило...» Ну а старлей все орал им вдогонку, стоя возле своего БРДМа, что всех их отдаст под трибунал; и тут Семенов снова почувствовал, что ему на все наплевать.
Они вернулись в Маймене поздно вечером. Расположились возле временного аэродрома; там уже стояли два десантных взвода на БТРах, потом подкатила и афганская артбатарея. Задымила походная кухня, и наконец-то им отдали почту. Семенов смотрел на взволнованный почерк матери, вчитывался и не мог представить, как это — плачет отец?! Мать дальше писала: «Ну вот, сыночек, мы и серебряную свадьбу отпраздновали!..» Семенов продолжал есть из побитого котелка горячую гречку с тушенкой, но видел перед собою оставленный гостями праздничный стол: куски торта на широком, округлом блюде, кофейные чашки — такие полупрозрачные, словно бумажные, с голубыми летящими бригантинами, — и отца, своего отца, одиноко сидящего. Семенов видел широкий затылок, нелепый ежик волос, седину... даже обвисшие щеки и заостренный подбородок отца он мог представить, но слезы?.. Посыльный сказал, что Семенова срочно требует к себе командир батареи; а еще передал, ухмыляясь ехидно, чтобы сержант захватил с собою шелковую веревку и кусочек мыла. «Пусть сам вешается, — ответил Семенов. — И ты с ним на пару, щегол! Вам еще долго служить, а мне осталось сто дней...»
Комбат восседал на складном стульчике под масксетью, натянутой специально между бортами машин. Даже в полутьме Семенов почувствовал, как пышут здоровьем багровые щеки комбата и наголо остриженный череп, На складном же артиллерийском столике неярко светила блестящая японская керосинка, над которой вился рой мошкары. Чуть поодаль стоял чайник, пустая банка из-под сардин, с краю лежала свернутая вчетверо карта.
Комбат звучно отхлебывал горячий зеленый чай из алюминиевой кружки. Рядом стоял офицер в полевой новенькой форме — серьезный, подтянутый. Комбат даже не взглянул на Семенова, когда тот поднырнул под масксеть и доложил по всей форме: дескать, явился по вашему приказанию. Зато старлей выставил вперед подрубленный подбородок и громко сказал: «Вот он!.. Тот самый сержант!» И только тогда комбат повернулся лицом. «Ну что, Семенов, — так начел он, — я смотрю, ты окончательно оборзел?.. Десять суток ареста, понял?! — Семенов молчал. — Понял, я спрашиваю?» — «Так точно!» — «Но после того, как вернемся в лагерь... А пока отстраняю тебя от должности командира расчета; с сегодняшнего дня ты — рядовой, понял?» — «Так точно!» — «Машину передашь Прохнину, а потом подумаем, что с тобой делать. Иди... да, напиши объяснительную и отдай командиру взвода, прапорщику Скворцову, иди!»
Сержант удалился. Над рядами машин, бронетранспортеров, орудий уже светила звездами ночь, умолкал обычный раскатистый шум привала: негромкий солдатский говор, звяканье ложек и котелков, случайные отголоски гитары... Санька сказал: «Ничего, прорвемся». Они вместе лежали на тенте транспортного «Урала» и смотрели в звездное небо. «Да, ты прав: сейчас главное — выбраться отсюда, — согласился Семенов, — а там уж...» И снова стали мечтать о доме, о том, как заживут на гражданке. Саня хотел жениться, его подруга ждала. «Женюсь, заведу семью — и забуду все к черту!» А Семенов стал рассказывать ему про Маринку, как они с ней однажды попали под дождь, бежали босыми по площади, а потом стояли на крыльце его школы и целовались... Но вот послышались выстрелы. Один за другим — эти всасывающие шипения ракетниц, — небо осветилось огнями. И послышались крики: «Ура. Ура-а!»
Семенов и Санька соскочили было на землю, схватившись за автоматы, но потом поняли все — это лихая пехота начала праздновать «сто дней до приказа».