То, что продиктовал лишенный трона император на о. Св. Елены следует воспринимать с осторожностью, ведь оно ценно лишь в той степени, насколько оно действительно может считаться отражением взглядов Наполеона. Эти заметки, так же как и некоторые из его писем подчиненным командирам, пронизывает своего рода доктринерство. Очевидно император, как и Фридрих Великий, другим выражал свои мысли не совсем в той форме, какую они имели в ходе его внутренних размышлений. Впечатление доктринерства, которое производит на нас, немцев, Наполеон, кроме того по большей части коренится еще и в особенностях французского языка. Так, когда он часто употребляет термины «система» или «метод», то во французском лексиконе это означает ничто иное как то, что мы понимаем под планомерными и основательными действиями. В этом же смысле император пользуется во многих письмах выражениями «методически» и «систематически», предупреждая своих подчиненных о необдуманных действиях. При этом его манера выражаться подверглась и влиянию имевшегося у него явного математического дарования, поэтому он достаточно легко мог обращаться к лексике, используемой в научном обороте.
Из продиктованного на о. Св. Елены в любом случае ясно следует, что те, кто полагают Наполеона схематичным, действовавшим по неизменным канонам, впадают в ошибку. Так, в своих замечаниях к работе генерала Ронья[88] он заявлял: «Нельзя и не следует предписывать нечто незыблемое на все случаи. Не существует неизменного боевого порядка. Всё, что в этом хотят зафиксировать, более повредило бы делу, нежели имело бы пользу». О ведении войны в целом он заявил: «Всякую войну надо вести методически, то есть в соответствии с принципами военного искусства». Однако принципы эти «отнюдь не отличаются от тех, которыми руководствовались великие полководцы, о свершениях которых повествует нам история». Далее говорилось: «Обладание навыками высшего командования возникает из изучения военной истории, а также за счет опыта. Нет определенных, неизменных правил; все зависит от способностей командующего, боевых качеств его войск, времени года и тысячи прочих обстоятельств, которые приводят к тому, что никогда один случай не похож на другой». Согласно Журго Наполеон говорил: «Хорошая армия – это та, в которой каждый офицер знает, как он должен действовать по обстоятельствам»[89].
И действительно сложно усмотреть в этих высказываниях основания для того, чтобы в манере Жомини и его последователей, попытаться принизить основателя современной войны до верного приверженца принципов. Только лишь желание обнаружить у этого великого военачальника то же тяготение к жестким исходным пунктам, которому были подвержены некоторые представители такой манеры действий, вместе с попытками показаться тонким аналитиком и окружить военное искусство нимбом учености, и объясняют такую тенденцию. То, что точка зрения самого Наполеона была как раз строго обратной, отчетливо следует из его слов, цитируемых Журго: «В войне требуется прежде всего здравое понимание человеческой натуры. Генералы большинство ошибок делают, когда стремятся быть слишком умными… Военное искусство – просто, как и все великое: простейшие маневры и являются наилучшими». В том же духе император однажды писал и своему брату Жерому: «Ваше письмо слишком остроумно. Для войны это не подходит. А она требует точности, постоянства и простоты»[90]. Это сложно увязать с теми словами, которые вкладывает в уста Наполеона Жомини: «Отрицать существование и влияние установленных принципов военного искусства равносильно отрицанию существования солнца; это показывает, что природу войны не понимают вовсе. Моя гениальность заключалась всегда только в том, чтобы раз за разом обращаться к этим принципам и придавать их использованию как можно большие масштабы»[91]. Согласно Журго[92], впоследствии и на о. Св. Елены император ограничился тем, что признал некоторые положительные качества работ Жомини, причислив их к стоящим внимания публикациям, однако подчеркнув при этом, что на вершине своей полководческой славы ни о чем подобном не знал.
91
Политическое и военное описание жизни Наполеона, рассказанное им самим перед трибуналом из Цезаря, Александра и Фридриха II.