— Спокойней, не торопись стрелять. Подойди ближе!
Такая вот вроде бы будничность, обыденность в голосе командира лучше всего подействовали на молодого летчика. Он уверенно сблизился с противником и новой пулеметной очередью сбил его. Третий «мессершмитт» в этом бою пылающим шаром полетел к земле.
— Молодец! — коротко резюмировал Покрышкин и подал команду прекратить преследование. Группа развернулась к Краснодару.
Окраину города накрыло облако дыма: одна группа «юнкерсов» прорвалась к цели. Ее атаковали истребители из полка, который базировался непосредственно на Краснодарском аэродроме. Других групп бомбардировщиков противника над городом не было видно. Зато из-под самых облаков в атаку на истребителей Покрышкина сверху и сзади устремилась очередная партия «мессершмиттов». Группа Покрышкина по его команде резко развернулась и пошла навстречу врагу. Атакой снизу Покрышкин сбил ведущего. Остальные вражеские истребители поспешно нырнули в облака. Группа сделала разворот на Крымскую. Снова навстречу ей «мессершмитты». Их вдвое больше, чем наших, но и это не помогло. Покрышкин сбил еще один «мессершмитт», четвертый по счету в одном только боевом вылете!
Шестерку Покрышкина над Крымской сменила пятерка, ведомая штурманом 16-го авиаполка гвардии майором П. П. Крюковым. Сразу же с земли по радио поступил сигнал: «Противник справа!» Четыре Ме-109 шли ниже и правее нашей группы. Обнаружив их, Крюков резко устремился в атаку, приказывая ведомому возглавить оставшиеся самолеты.
Один против четырех — не ухарство ли это? Борман никак не вмешивался в действия Крюкова. Его остановил Вершинин, находившийся на пункте наведения авиации. Он хорошо знал, что не такой Крюков летчик, чтобы хвалиться перед подчиненными своей удалью. Беззаветное мужество и высокое летное мастерство Крюков проявил еще в боях на Халхин-Голе, за что и был удостоен тогда ордена Красного Знамени. Вершинин понял, что ведущий не захотел отвлекать свою группу от выполнения основного задания — не допустить до наших сухопутных войск бомбардировщики противника, не позволить им прицельно сбросить бомбы. Действия Крюкова были основаны на правильном понимании обстановки, его богатом боевом опыте. Он учитывал не только личное мастерство и преимущество в высоте над вражеской четверкой, но и то, что в трудный момент на помощь ему придет каждый летчик его группы.
Резко развернув самолет, Крюков пошел в лобовую атаку. Огнем с дистанции 100–150 метров сбил ведущего. Ведомый сбитого пустился наутек, а Крюков с ходу атаковал вторую пару, сбил еще одного, вскоре и третьего.
Константин Андреевич от начала и до конца лично следил за действиями этих превосходных летчиков — Покрышкина и Крюкова. И то, что он видел в этот день, и письмо Бормана, прочитанное им, и множество других фактов из потока стекавшейся ежедневно информации — все это укрепляло его убежденность в необходимости существенных перемен в тактике борьбы в воздухе.
День за днем в кубанском небе развертывались невиданные доселе события. Это уже потом, после войны, историки нашли строгие формулировки для оценки обстановки того времени и отметили, что на Северо-Кавказском фронте она к началу апреля 1943 года «характеризовалась повышенной активностью авиации обеих сторон, увеличением размаха и напряженности борьбы за господство в воздухе».
Участники тех событий мало задумывались над отточенностью формулировок. Испытывая в каждом боевом вылете на себе эту самую «повышенную активность», свои непосредственные ощущения они определяли с максимальной выразительностью: «Настоящая рубка!» Как-то не очень заметно, исподволь, борьба за господство в воздухе становилась яростнее, ожесточеннее.
На Тамань были стянуты не только большие, но лучшие силы люфтваффе: истребительные эскадры «Удет», «Мельдерс», «Зеленое сердце». Сюда же немецко-фашистское командование перебросило специальную группу асов для борьбы с советскими истребителями. Начиная с испанской Герники, с начала войны в Европе они привыкли господствовать в воздухе. Их преимущество в количестве и качестве самолетов над противниками зачастую было подавляющим. В результате они привыкли диктовать свои условия в небе. Это кружило головы, преисполняло самомнением. Они считали себя — и геббельсовская пропаганда тому способствовала — цветом арийской расы, носителями неистребимого тевтонского духа.
На каких-то участках советско-германского фронта в отдельные периоды, особенно в битве под Москвой, затем под Сталинградом люфтваффе утрачивали господство в воздухе. Но это до поры воспринималось как нечто, обусловленное какими-то привходящими моментами (например, «русская зима»), не более чем как случайные эпизоды. Спесь сохранялась у фашистских летчиков и в начале воздушных боев на Кубани. Но по мере того, как под ударами наших истребителей факелами устремлялись к земле их сбитые самолеты, она все быстрее слетала с них: все чаще удирали их истребители из района боя, а бомбардировщики сбрасывали бомбы куда попало. То, что видел теперь Вершинин в исполнении лучших летчиков-истребителей 4-й воздушной армии, преисполняло его чувством глубокой к ним благодарности. Они выстояли в самое трудное время, не растерялись, не спасовали, выдержали тяжелейшие испытания и вот начали бить врага наверняка.
Взять того же Покрышкина. Впервые увидел его Константин Андреевич в строю летчиков 16-го гвардейского истребительного авиаполка, когда в начале лета 1942 года на аэродроме в Славяносербске вручал полку гвардейское знамя. Факты боевой биографии неоспоримо свидетельствовали о его самобытности, незаурядности. Он был одним из немногих ветеранов полка, кто встретил войну в первый ее день и продолжал оставаться в строю, хотя практически не выходил из боев вплоть до отправки полка осенью 1942-го в тыл на переучивание. Что это — счастье, везение? Невольно вспоминались слова Суворова о том, что не следует постоянно кивать на везение, когда-то ведь и умение в расчет брать следует. Вот это умение, постоянный поиск путей к боевому совершенствованию было главным, что выделяло этого отважного среди отважных.