Конечно, не впервой, но тут был особый случай. Перемещения с Запада на Восток проводились в обстановке строгой секретности. С целью дезинформации противника все штабные офицеры и генералы надевали погоны на несколько рангов ниже их действительных званий, а люди, имевшие широкую известность, меняли фамилии. Так и Маршал Советского Союза К. А. Мерецков стал генерал-полковником Максимовым. И это создавало определенные трудности, приводило к курьезным случаям.
Однажды, например, после совещания, которое К. А. Мерецков проводил в штабе Приморской группы и где впервые представился всем как генерал-полковник Максимов, один из офицеров подошел нему и спросил:
— Не слышали, говорят, приехал к нам маршал Мерецков?
— Нет, — ответил Кирилл Афанасьевич, — не слышал и не видел его вообще никогда.
Зато и японцы не сумели разгадать, ни какие лица крылись под чужими фамилиями, ни истинных масштабов развертывания войск, ни конкретной даты начала наступления. Почти всюду удалось застигнуть их врасплох.
Внезапность наступления войск 1-го Дальневосточного фронта была достигнута не только скрытностью подготовки, но и смелостью решений командующего, его творческим отношением к решению самых сложных задач. Случилось так, что перед самым началом наступления внезапно разразился ливень. Рушился замысел атаковать мощные железобетонные укрепления японцев глубокой ночью при свете слепящих противника прожекторов. Да и артиллеристы из-за дождя и тумана не видели целей, а стрельба наугад была бы мало эффективной.
— Что делать? Откладывать атаку?
Но К. А. Мерецков принимает неожиданное для многих находившихся в то время на командном пункте решение:
— Будем наступать без артиллерийской подготовки. Погода и внезапность на нашей стороне.
Что стоит за этим решением? Прежде всего умение полководца предвидеть развитие событий на поле боя и, конечно, безграничная вера в массовый героизм, в знание каждым солдатом и офицером своего маневра. И все же, когда по установленному сигналу тысячи воинов покинули траншеи и без единого выстрела двинулись на вражеские укрепления, напряжение достигло высшего предела. За сплошной стеной тропического ливня не видно ни зги. Теперь основной ориентир — расчетное время. Сумеют ли наши части в кромешной тьме внезапно ворваться в укрепленный район?
Сумели! Обнаружив наступающих, японцы выскакивали из укрытий, открывали стрельбу. Но поздно! Наступательный порыв советских воинов неудержим.
Однако неправильно было бы думать, что, дезорганизовав японскую оборону, наши части беспрепятственно пошли вперед. Командующий фронтом ежедневно в течение всей операции получал доклады о яростном сопротивлении противника, не сдававшего без боя ни одного населенного пункта. Приходилось маневрировать силами и средствами, принимать ответственные решения.
На девятый день войны с Японией Маршал Мерецков приказал: для ускорения капитуляции Квантунской армии высадить воздушный десант в городе Харбине, где располагалось командование этой армии, и предъявить ему условия капитуляции. Это была смелая операция. Сто двадцать наших бойцов летели в самое, как говорится, пекло — в район, где находилась многотысячная вражеская группировка. Но командующий фронтом был твердо уверен, что настало время, когда японские самураи должны стать сговорчивее. Так и произошло на самом деле. Гарнизон Харбина не оказал сопротивления. Находившийся там начальник штаба Квантунской армии генерал-лейтенант X. Хата был доставлен на командный пункт 1-го Дальневосточного фронта…
Отгремели последние залпы войны. Советские воины, заставившие милитаристскую Японию безоговорочно капитулировать, принесли мир и народам Дальнего Востока.
Заслуги Маршала Советского Союза Кирилла Афанасьевича Мерецкова по достоинству оценены Родиной. Ему присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Он награжден семью орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, четырьмя орденами Красного Знамени, двумя орденами Суворова I степени, орденом Кутузова I степени и медалями, а также иностранными орденами. Награжден он и высшим советским военным орденом «Победа», Почетным оружием. Его имя присвоено Благовещенскому высшему танковому командному училищу, улицам в Москве, Новгороде и других городах.
А. Шестернев
ТОЛЬКО ВПЕРЕД НА ЛИНИЮ ОГНЯ
Маршал Советского Союза Андрей Иванович Еременко (1892–1970).
Военное лето 1942 года в Москве было в самом разгаре. Сюда не доносился грохот взрывов, но наметанный глаз Еременко по многим приметам определял, что столица, по сути дела, все еще остается прифронтовым городом. На душе скребли кошки. Тяжело было от госпитального безделья и своего бессилия.
Деятельная натура Андрея Ивановича начала тяготиться болезненной тишиной и белым уютом сразу же, как только чуть-чуть затянулись раны и он почувствовал себя окрепшим, почти здоровым, способным самостоятельно ходить, опираясь на палку. Генерал рвался туда, откуда его привезли несколько месяцев назад полуживого, — на фронт, где в огне сражений решалась судьба Родины, Советского государства, а значит, и его судьба — сына бедной многодетной вдовы из села Марковка Ворошиловградской области. Его характер был сродни корчагинскому. Еременко всегда стремился туда, где труднее, — на линию огня.
Ранение он получил, командуя 4-й ударной армией на Северо-Западном фронте. Случилось это во время налета вражеской авиации. Подоспевших офицеров он попросил помочь добраться до командного пункта армии, никуда не доносить и не сообщать войскам о его ранении. Но на КП командующего уже ждали врачи. Они установили перелом обеих костей голени правой ноги, предложили ампутировать ее. Андрей Иванович отказался:
— Лечите, на то вы и врачи.
Пришлось ногу положить в гипс.
Ходить он, конечно, был не в силах, но и оставить армию в разгар тщательно разработанной и подготовленной им наступательной операции тоже не мог. В штаб фронта и в Ставку Верховного Главнокомандования обратился с просьбой разрешить остаться на своем посту до тех пор, пока задача армии не будет выполнена полностью. Этот своеобразный подвиг продолжался двадцать три дня. После выполнения 4-й ударной армией поставленной задачи ее командующий отправился в госпиталь.
Прошли долгие месяцы лечения, боли, вроде, отступили, и 1 августа 1942 года Андрей Иванович завел разговор с врачом об отъезде на фронт.
— Я чувствую себя совершенно здоровым, товарищ профессор, — сказал Еременко после того, как лечащий врач осмотрел его и удовлетворенно произнес: «Дела идут на поправку». — Знаете, никаких болей! Все как рукой сняло… Я решил подать рапорт Верховному Главнокомандующему с просьбой направить в действующую армию.
Профессор вскочил со стула и торопливо, нервно заходил по палате, потом с металлом в голосе воскликнул:
— Не больным, а врачам решать вопрос о выписке из госпиталя! По меньшей мере месяц-полтора и не думайте о фронте. Вы поняли меня?
— Понял, понял, — улыбаясь, ответил Андрей Иванович. — Но врачи, насколько мне известно, могут установить болезнь, успешно ее лечить, а точно определить момент выздоровления пока не научились.
Врач шутке улыбнулся, смягчился, предложил пройтись по палате. Андрей Иванович после пяти-шести шагов захромал, на лбу выступил холодный пот, нога заныла.
— Довольно! — воскликнул врач. — Вам надо основательно лечиться.
Пришлось признаваться, что рапорт уже подан.
…В кабинет Сталина Андрей Иванович вошел бодро, предусмотрительно оставив свою палку в приемной. Верховный выслушал доклад о прибытии, стоя за рабочим столом, подошел, поздоровался за руку и, пристально глядя на него, спросил:
— Значит, считаете, что поправились?
— Так точно, подлечился.
Кто-то из присутствующих заметил: «Видимо, рана еще беспокоит, ходит-то товарищ, прихрамывая».