15.10.1942 г.
Еременко».
Поездка предстояла не из приятных Гитлеровцы, заняв господствующее положение на высотах, держали под огнем весь участок реки против Сталинграда. В их руках в это время находились Мамаев курган, а также выходы к реке у тракторного завода и устья Царицы. Узнав о намерениях Андрея Ивановича, командарм стал энергично отговаривать его от поездки:
— Не советую. Настоятельно прошу не предпринимать этого рискованного путешествия, — рокотал в телефонную трубку застуженный и потому охрипший бас Василия Ивановича Чуйкова. — Очень опасно…
— Везде сейчас опасно, — ответил Еременко. — У нас на днях бомба разорвалась чуть ли не на КП. Троих — насмерть. А что было, когда наш КП в Сталинграде находился…
— И все-таки не советую, — стоял на своем командарм. — Обстановку вы знаете… Мы докладываем обо всем без промедления. Зачем рисковать?
— Надо, Василий Иванович, надо съездить к вам, — не дослушав доводы собеседника, произнес Еременко. — И давайте условимся: больше об этом речь не заводить.
Предпринятая в тот же день попытка переправиться в район тракторного завода оказалась неудачной: противник вел усиленный огонь по всем нашим причалам и переправам.
На следующий день генерал-полковник Еременко и сопровождавшие его люди прибыли на командный пункт Волжской военной флотилии. Контр-адмирал Д. Рогачев завел было речь о невозможности добраться до Сталинграда, о смертельной опасности, которой подвергается каждый, кто решается на такое путешествие. Но Андрей Иванович не стал выслушивать доводы командующего флотилией:
— Бронекатер нам! И немедленно!
Рогачеву не удалось уговорить командующего фронтом отложить поездку; самое большое, чего он добился, — разрешения подождать сумерек.
Вечером на небольшом катере, борт которого могла пробить любая пуля, Еременко отправился в путь. Но, как только из Ахтубы вошли в Волгу, сумерки будто отступили: на реке и в городе было светло, как днем: противник непрерывно бросал осветительные бомбы и ракеты. Все десять километров вдоль Сталинграда пришлось плыть под вражеским огнем. Командиру бронекатера, человеку бесстрашному и сноровистому, удавалось ловко маневрировать между разрывами снарядов и мин. Действуя по обстановке, он подвел катер к правому берегу в районе завода «Красный Октябрь» — совсем не там, где его ждал Чуйков.
Ступив на берег, Еременко осмотрелся: местность вокруг была усеяна обломками стен, поваленными деревьями, искореженным железом, изрыта глубокими воронками от взрывов авиабомб. Противник продолжал интенсивный обстрел реки и позиций наших войск, но несмотря на это берег Волги был оживленным: сюда прибывало пополнение, доставлялись боеприпасы, отсюда эвакуировали раненых.
С большим трудом добрался Андрей Иванович до армейского КП — давали о себе знать ранения, очень беспокоила нога. Уставший, хмурый появился он перед начальником штаба армии Н. Крыловым, который сжался даже внутренне, ожидая разноса за потерю важных для всего фронта позиций, но Еременко повел себя без особой официальности. Входя в штаб, буднично произнес:
— Пришел поглядеть, как вы тут живете.
Командующий заслушал доклад начальника штаба армии об обстановке, задал много вопросов вернувшемуся с берега Волги Чуйкову. Затянувшийся разговор прервал высокий, с небольшой щеточкой усов на мужественном лице энергичный полковник.
— Командир 138-й стрелковой дивизии полковник Людников Иван Ильич.
Поздоровавшись и выяснив ряд вопросов, касающихся переправы полков на правый берег, Еременко сказал:
— Задачу дивизии поставит генерал Чуйков. Важно, чтобы каждый боец усвоил главное — отступать здесь некуда, отступать нельзя. Это вам ясно?
— Ясно, товарищ командующий, — без тени колебания ответил Людников.
Было уже за полночь, когда Андрей Иванович, отодвинув от себя карту, карандаши, бумаги, встал из-за стола и, потирая раненую ногу, спросил:
— А чайком у вас угощают гостей?
После чая Андрей Иванович встретился с командирами дивизий, командные пункты которых находились поблизости. Особенно долго и обстоятельно беседовал с командиром 37-й гвардейской дивизии. Гвардии генерал-майор В. Г. Желудев взволнованно рассказал о событиях последних дней, о мужестве и героизме воинов-гвардейцев, оборонявших тракторный завод.
Этот генерал нравился командующему прямым, независимым взглядом, твердым и решительным характером, сказывавшимся в каждом жесте и слове. Его рассказ взволновал Андрея Ивановича, но с напускной строгостью он спросил комдива:
— Как же все-таки отдали вы противнику завод?
Подняв отяжелевшие от усталости веки и глядя прямо в глаза командующему фронтом, Желудев после некоторого молчания заговорил глухо и медленно, будто каждое слово с трудом выдавливал из себя:
— Товарищ командующий, задачу свою дивизия выполнила честно, ни на шаг не отступила. Большинство солдат и офицеров погибли.
Минуту, две сидели молча. Что мог сказать командующий? Упрекнуть в чем-то? Но разве можно было упрекать героев, честно выполнивших свой долг, отдавших самое дорогое — жизнь борьбе за Сталинград.
— Да, война неумолима. Враг жесток, — произнес, наконец, Еременко.
С комдивами, на командные пункты которых пройти было совершенно невозможно, командующий поговорил по телефону. Время торопило, близился рассвет. Надо было возвращаться на свое рабочее место — командный пункт Сталинградского фронта.
Поездка обогатила командующего личными впечатлениями о положении дел в 62-й армии. Решимость бойцов сражаться до последнего радовала Андрея Ивановича. Решимость эту он слышал в беседах, видел на лицах. О ней говорил протокол комсомольского собрания одного из подразделений:
«Слушали: О поведении комсомольцев в бою.
Постановили: В окопе лучше умереть, но не уйти с позором. И не только самому не уйти, но сделать так, чтобы и сосед не ушел.
Вопрос к докладчику: Существуют ли уважительные причины ухода с огневых позиций?
Ответ: Из всех оправдательных причин только одна будет приниматься во внимание — смерть».
С одобрением отозвавшись об этом документе, Еременко решил в целях повышения боевого духа войск выступить с обращением к красноармейцам и командирам Сталинградского фронта, в котором изложить свои наблюдения, выводы, родившиеся во время поездки в 62-ю армию.
Работа над текстом продвигалась медленно. Хотелось, чтобы он был коротким, но емким. Написав фразу, Андрей Иванович пробовал ее на слух, потом перечеркивал, заменял слова и снова читал громко, как перед строем. В обращении говорилось:
«Наша общая ближайшая задача: отстоять Сталинград! Это наш священный долг перед Родиной, и мы его выполним — отстоим славный город, уничтожим врага под Сталинградом!
К нашему упорству в борьбе с фашистами нужно добавить всю мощь пехотного оружия. Каждый боец должен стремиться и считать за честь — как можно больше истребить фашистов огнем из винтовки, пулемета, автомата…
Помните, товарищи, в ближнем бою огонь пехоты больше всего наносит потерь противнику. Поэтому всем бойцам, находящимся в бою, надо вести огонь частый, залповый, смотря по обстановке…
Обращаемся ко всем командирам и бойцам с требованием и призывом: больше организованности, больше уверенности и упорства, проявляйте широкую активную инициативу в бою.
Больше нажим на врага. Залезай в каждую щель боевого порядка противника! Проникай в его глубину, уничтожай врага беспощадно всюду!
В бой, товарищи! Никакой пощады врагу!»
Для Еременко был характерен творческий подход к любой проблеме. Он умел глубоко вникнуть в нее, изучить, всесторонне проанализировать и принять смелое, обоснованное решение. В первые дни Великой Отечественной войны, находясь на Западном фронте, Андрей Иванович сразу определил, что для выполнения основной задачи фронта — любой ценой, любыми средствами задержать противника, выиграть время; надо прежде всего восстановить нарушенное управление войсками. Он совершенно ясно сознавал, что только организованные, связанные единой идеей сражения армии, корпуса и дивизии могут преградить врагу путь к Москве. Это и было положено в основу подготовленной им директивы.